Раненый город
Шрифт:
34
У городского штаба милиции к нам подсаживаются еще несколько депортируемых. Становится тесновато. Выезжаем на печально известный круг перед мостом. Приоткрываю бойницу и успеваю заметить горелый, завалившийся по косогору к Днестру бронетранспортер национальной армии. Первым из множества вражеских останков увидел я его, входя в город двадцатого июня, и он же — последнее, чем меня провожают Бендеры. Тут же решаю, что это было хорошей приметой.
Наша черепашка забирается на мост. По броне раздается громкий, щелкающий удар, затем сразу же еще и еще. Проклятые недобитые мули занимаются своим обычным делом: обстреливают машины на мосту. Огонь ведется издалека, с излучины Днестра у Варницы. Для бронетехники неопасно и даже по обычному транспорту
Прежде чем мы успеваем матюкнуться по поводу этого свинства, один из неизвестных мне воинов открывает бойницу и начинает строчить из автомата по варницкому берегу реки. Бесполезная трата патронов. Очереди бьют по ушам. Терпеть не могу стрельбы в бэтэре!
— Ты, мудак, закрой бойницу! — рявкает сидящий рядом Серж.
Только он успевает произнести эту фразу, раздается новый звонкий щелчок. Внутрь брызгают искры. Неуемный автоматчик с диким воем валится на пол.
— Б…дь, убью, сука! — орет тихий обычно Жорж. Ему на ногу упал выпавший из рук незадачливого стрелка автомат.
Придурок катается по полу и нашим ногам, вопя и пытаясь сорвать с себя каску. Теснота боевого отсека наполняется возней и руганью.
— Что такое, вашу мать?!
— Держи его! — ору я. — Витовт, Жорж, смотрите, куда он ранен…
— Да придавите же его! Пакет, дайте пакет!!!
Утихомирив пострадавшего, ребята растягивают ремешок и снимают с него каску. Почему паленым воняет? Серж любезно подсвечивает фонариком.
— Да он не ранен!
— Его пулей остригло вокруг головы, как барана!
— Не может быть! — удивляется Федя.
— Может! Вот и пуля в каске! Рикошет! С рикошета залетела!
Кто-то хватает и, обжигаясь, роняет меж пальцев на пол пулю. Вот откуда запах паленого! Горячая пуля, срикошетив от края бойницы, влетела деятелю под каску и с бешеной скоростью начала вращаться вокруг головы, паля и состригая волосы, обрывая тряпичные ремешки подгонки.
— Такое только с дегенератами бывает! — от души вызверяется Жорж, потирая ушибленную ногу.
Жалкого вида пострадавший водворяется на свое место. Мы уже вне обстрела, скрытые железнодорожной насыпью на парканском берегу.
— Что-то не похоже, что все просто так возьмет и кончится! — вырывается у меня. Боком чувствую, как сидящий рядом Достоевский пожимает плечами.
35
Трясет. Бэтэр поворачивает то туда, то сюда. Значит, подъезжаем. Остановка, и сразу общая возня и гвалт. Открываются люки. Вылезаем из бэтэра у здания штаба батальона «Днестр» в центре Тирасполя. В принципе, он мог подвезти нас до горотдела, но мы не возникаем по этому поводу. Нам хочется пройтись пешком. Вокруг мирная жизнь. Идут по своим делам прохожие. Сидят за столиком стариканы, режутся в домино. Во дворах играют дети. Стайка мальчишек младшего школьного возраста собралась на нашем пути. Чем-то они заняты, что-то свое обсуждают. Нет, они рассчитываются для игры! Подходя, слышим звонкий детский голос: «Мирча Снегур, Мирча Друк — обосрали все вокруг!»
Вот какие у детей появились считалочки! Эники-бэники давно съели свои вареники!
И возвращается тревога. Всего семнадцать километров от ежедневных смертей, грохота и треска то почти затихающей, то вспыхивающей с новой силой войны. А здесь все выглядит так, словно после первых дней паники все достоверно узнали: ничего не будет, и ни к чему решили не готовиться. Пока нам становилось все хуже и хуже, здесь, наоборот, все приходило в норму. Вновь стали людными кафе и рестораны. Давно сняты с охраняемых объектов милицейские караулы. Мы, грязные и вооруженные, да еще стоящий у штаба бэтээр — это все, что нарушает идиллическую картину. Но это вовсе не норма. Это — случайно оправдавшаяся
— Раз, два, три, четыре, пять, ты — румын, тебе искать!
Окончена считалка. Раздосадованный вихрастый пацаненок становится к дереву и закрывает себе глаза локтем. Остальные бросают взгляды на нас и, так и не поинтересовавшись, убегают прятаться во двор.
Впрочем, с простых людей взятки гладки. Их поведение вполне соответствует тем расхолаживающим сюжетам, которыми заполнены телеканалы. Эти передачи мы смотрели в Бендерах, пока был цел реквизированный в одном из общежитий переносной телевизор. В кадрах не было войны, а присутствовал некий конфликт. Просто «сообщения сторон все больше становятся похожи на сводки боевых действий». И вообще конфликтующие стороны давно договрились о прочном мире, но соблюдению договоренностей мешает некая «третья сила». Впрочем, и с ней уже справились две недели назад… А потому даже в Тирасполе с неудовольствием стали глядеть на бендерчан, приезжающих сюда за хлебом. «Понаехали, мешочники… У вас что, своей торговли нету?» «Да у нас война идет!» «Чё? Какая война?» За пределами же Приднестровья говорить о каком-то понимании реалий вообще бессмысленно.
Еще в мае мне как-то звонила из Москвы тетка. Спрашивала, как дела. «Ну, у вас, наверное, все хорошо? Перемирие ведь». На полном серьезе спрашивает. И телефонная связь прекрасно работает. Не боятся те, кто врут, телефонной связи! Пусть сто человек позвонят, узнают толику правды, или тысяча, десять тысяч — все равно этого мало. В десятки миллионов ушей вложенное вранье так не разоблачить! «Какое, к черту, перемирие, — возмущаюсь в ответ я, — сегодня только в Дубоссарах двадцать убитых»! На том конце провода онемение, а затем «ах-ах, ох-ох». У политиков, заказывающих эфир и прессу, всегда есть свои резоны, по которым они думают, что не ошибаются. Но они ошибаются часто. Жалко, что политики не саперы!
Другая, путающая многих особенность, — непохожесть приднестровской войны на те непрерывные сражения, которые описаны в учебниках военных училищ и академий, о которых сняты все наши военные фильмы. Эта война — будто без общего руководства действиями с обеих сторон. В ней редко и неожиданно случаются большие бои, но зато постоянно происходит множество отдельных стычек. В ней часто возникают отнюдь не всеобщие, а местные, маленькие перемирия между нахлебавшимися дерьма по горло небольшими отрядами, гарнизонами отдельных домов. Солдаты обеих сторон нередко великодушнее политиков. А вокруг — беспорядочно стреляющие куда попало и не подчиняющиеся никому стаи живодеров и мародеров. В результате эта война — как мозаика, о которой чуть не у каждого свое представление.
Например, воевать в Бендерах с девятнадцатого по двадцать второе июня, с двадцать третьего июня по начало июля и с середины июля по сегодняшний день — это три большие разницы. Перестреливаться вслепую через Днестр — это большая разница четвертая. А вламываться с автоматом и мешками в брошенный хозяевами дом — это уже пятая форма «боевых действий». Но большинство участников рассказывают о себе, что именно они были в самом пекле и «прошли все университеты». Слушаешь иного и диву даешься: несет, как пьяный охотник за утками с Кучурганского водохранилища. А таких чаще всего и слушают. И тому, кто знает войну не подлинно, а по короткому пребыванию на речном берегу или вообще понаслышке, от героев-ухарей, начинает казаться, что она не так уж и страшна. Все дело как бы в том, что есть белые люди, которые в огонь не лезут, и черные, которым просто нравиться прыгать на углях. И между собой судьбы черных и белых никак не связаны. Типа не полезешь — и тебя не тронут. Вот только куда бы дристанули большинство рассказчиков, если бы не устояли Дубоссары с Бендерами и окрыленные своей победой националисты пошли дальше?