Раненый город
Шрифт:
Клекот крупнокалиберного пулемета сзади. Фасад кинотеатра расцветает частыми облачками пыли. Пулемет в нем наконец затыкается. На ватных ногах, продолжая жаться вниз как побитые обезьяны, мы поднимаемся с асфальта и бежим под прикрытие стен. Помогаю встать замешкавшемуся впереди лежавшему. Пятнистая маскировочная куртка у него на спине порвана и в крови. За углом осматриваем его. На спине полосчатые следы от пуль, большие, с разорванной у лопатки кожей, и поменьше, будто ушибленные, от милицейской палки.
— Снимай все, как там тебя?
— Костя, Костя я…
Пока мы возимся с ним, спасший
— Какого дьявола ты выперся сюда с людьми?! Где ты должен быть?! — орет на меня взводный.
Заслуженный разнос. Неуверенно объясняю ему, что хотел установить связь с ТСО и батальоном.
— Ты мне зубы не заговаривай! Установил?! Так зачем полез впереди разведки в чужой полосе?! Дурак!!! Твое счастье, что установил, помогли вам, не то сам бы костьми лег и людей сложил! — Тут Мартынов резко поворачивается к Сержу: — А ты? Я же тебе сказал следить, чтобы менты не вылезли вперед?! Ты где был?!
— Мы вместе решили, думали, так будет лучше, — вмешиваюсь я.
Эффект получился обратный. Взводный вытаращился на Сержа и рычит:
— Думали?! Ты, мудак, с необстрелянным ментом вместе думал?! Я тебе за твой гонор рога переломаю!
Серж, к моему удивлению, не отгавкивается, только обиженно поводит плечами.
— По дворам двигаться невозможно, — оправдывается он. — Сплошная возня, драпают. Румын никто не видел, батальон на хвосте… Откуда я знал, что он квартал обходить с другой стороны попрет?
— Кто не видел? Беженцы не видели? Да как можно верить населению и беженцам? Слушай, брат, ты чем в Афгане занимался?!
Тут, вижу, Серж готовится зашипеть. Но взводный, тяжело дыша, переводит дух. Устал. Сначала бежал сюда. Потом матерился. Проработка, кажется, закончена.
— Ладно! — выговаривает, как остатки пара выдыхает. — Дуракам везет. Марш отсюда на наш участок!
— А мули в кинотеатре?!
— Дойдем — проверим! Думаю, их там уже нет. Они свое дело сделали. За мной!
Как настоящие герои, мы плетемся за своим обозленным вождем в обход. Вдруг с криками «Ура! Раненого ведут!» к нам бежит группа каких-то лоботрясов.
— Эй! Остыньте! Он пока еще в строю! — кричит Мартынов.
— Но-но! — Костик принимает бравый вид и крепче прижимает к себе оружие.
Лоботрясы переходят на трусцу и останавливаются. С их лиц медленно сползают идиотские ухмылки. Не выдержав, спрашиваю взводного:
— Командир! Они что, на голову больные? Чему они радовались?
— Горожане хотят создать ополчение, а оружия нет. Увидели его бинты и вообразили, что освободился автомат.
Вот оно что! Проглотив конфуз, безоружные
48
Пятиэтажные общежития на Первомайской — как остатки расползающегося муравейника. Перестрелка у «Дружбы» и визит приднестровцев явились для жильцов сигналом к завершению начавшегося задолго до нашего прихода бегства. Как водится в этих местах, жило здесь довольно много молдаван из Каушанского, Чимишлийского и других близких к городу районов. Они, не чувствуя угрозы со стороны вошедших в город националистов, покинули его еще утром. Эта часть города всю ночь и сегодняшний день была под полным контролем кишиневских сил, и препятствий выходу населения они не чинили. Наоборот, предлагали временно эвакуироваться их транспортом и начали даже раздавать гуманитарную помощь. Южной стороной гораздо больше людей могло безопасно выйти, только город-то больше чем наполовину русский и большая часть населения националистам не верит ни на грош. Последние жильцы, едва завидев нас, спешат уйти. Нас даже никто ни о чем не спрашивает и не просит. Мы тоже не готовы к дискуссиям.
— А ну быстро все к Днестру! — Разгоняют остатки населения Мартынов и Серж.
У входа в угловой корпус встречает, путается под ногами еще один дед, чуть свежее того, первого. Он то ли комендант, то ли за коменданта. Вместе с ним заходим в помещение при входе в общежитие, типа маленького фойе.
— Дед, ключи от комнат верхних этажей, живо!
Испуганные, придурковатые глаза. Мы, мол, люди маленькие…
— Папаша, обалдел, что ли?! Хватит за майно держаться! Здесь война идет!
И тут замечаю над вахтой дешевый, из распространявшихся советскими пропагандистами, фотографический портрет Горбачева на древнем, засиженном мухами планшете. Не сняли деятеля пятнистого до сих пор. Под портретом — не очень умело выписанный потускневшей краской лозунг: «Перестройке — идеологию обновления!» Серж с садистской рожей поднимает автомат и посылает в Горби короткую очередь. Летит на пол штукатурка. Гладко отретушированное лицо последнего генсека рвется, бумага провисает, и становится похоже на побитый плесенью осклабившийся череп из анатомического кабинета.
— Кто стрелял?! — выскакивает взводный.
— Я! — отзывается Серж. — Вон, смотри на это б…ство!
— Все наверх, к окнам, а ты, дед гугнивый… все лишние, марш отсюда! Сдерните эту агитацию на хрен, к е… матери! Доперестраивались!
Дырявый планшет с обрывками портрета и лозунг летит на пол. Отобрав у бестолкового дедка связки ключей, мчимся наверх. Пробовать к каждой двери их некогда. В угловую комнату дверь вышибают ногой.
Из окон верхнего этажа коротко обстреливаем кинотеатр и дома вокруг него. Мои первые выстрелы в этой войне. Как первые, а перед «Дружбой»? Все из головы вышибло… Внизу, в частном секторе, сидит с людьми и пулеметом Жорж. Под нашим и его прикрытием Мартынов, Миша и Серж перебегают на другую сторону улицы. Под стеной зрительного зала заходят мулям в тыл и врываются внутрь. Ни одного выстрела в ответ. Кинотеатр брошен. Мулиный заслон удрал, предупредив своих о продвижении приднестровцев, и чуть не отправив нас на тот свет.