Раненый город
Шрифт:
Проклятый румынский танк сделал свое дело и исчез. Будто испарился. Сидит где-то в засаде, сволочь. Можно догадаться, что враг усилил им свою оборону, после того как наши танки появились у ГОПа. Но обе приднестровские машины уже вышли из боя, и достойных целей не оказалось. Вот только мы попали под раздачу… Убитых больше, чем раненых! Не атака, а самоубийство! И наша единственная пушка оказалась не там где нужно, а в полной заднице, в стороне от боя! Наступать мы больше не можем. То, что сделали двое суток задержки и приказ об отводе назад части прорвавшихся в город тираспольских подразделений, уже не исправишь ничем.
— Взводный! Что дальше нам делать? О чем комбаты перед атакой говорили? Ты же слышал,
Тот поднимает на него сумрачный взгляд.
— Костенко сказал, обещанных брони и людей не будет. Вместо техники обещали артналет. Сопровождать пехоту нечем, идем в психическую…
— Е… их мать!!! — рявкает Серж.
Вот, оказывается, что за взрывы слышались. Но с восточного берега дали единственный залп, который упал с недолетом, среди тираспольских же ополченцев…
Взводный куда-то отходит. Затем сквозь стрельбу вновь слышится его раздраженный голос, кричат с кем-то из офицеров:
— Что-о-о? Ради чего я людей положил?! Какого х… пошли в лобовую за б…скими обещаниями?! И теперь говорят отступать?!! Кто отдал приказ? Покажите мне эту сволочь!!!
На Али-Пашу страшно смотреть, и мрачно стоит перед ним и его собеседником появившийся словно из-под земли комбат.
— Криком не поможешь. Воевать нечем, и с других направлений уже начали отход… Горисполком — жопа, они там как шестеренки для передачи этих приказов… Из Бендерского батальона и рабочего комитета просят делегатов на собрание. Собирайте офицеров, будем решать, как быть. Так воевать больше нельзя!
— Предатели! Расстрелять их к е… матери!!!
Тут подходят командир казаков с группкой своих людей.
— Расстрелять — и айда в Парканы за народом! Не пойдут — и нам здесь нечего делать! Не нас первых сдали, еще кубанцы под Кошницей с х… в руках под огнем насиделись!
— Молчи, Бабай! Людей спровоцировать хочешь?! Я сказал, офицеров ко мне, а бойцов оставьте в покое!
Это ужасно. Возвращаемся в общежития текстильной фабрики. А они пусты. Отряд, которому мы их передали при подготовке к атаке, куда-то ушел. В угловом корпусе лежит труп волонтера, свободно пробравшегося наверх и открывшего по кому-то огонь. Вот валяются его гильзы. Мы выкинули труп в окно.
59
Как-то пусто и тихо стало вокруг. Тут бы националам самое время контратаковать, но они будто знают о нашем отходе, как вчера знали о готовящейся атаке… Знакомая психология, прямо как в том письме: «Зачем дороже платить, когда возьмут даром?» Бендерские ополченцы и «афганцы» Сержа пользуются моментом и лазят за кинотеатром, куда им посоветовали наведаться бойцы ТСО. Возвращаются пьяные. Говорят, там стоит расстрелянный автобус с награбленным. Большая часть груза пропала, но остались неразбитые бутылки с «Тигиной» и разбросанные конфеты. В «Дружбе» полно брошенных опоновцами бронежилетов. Откуда все это взялось? Война слепых… Танцы с завязанными глазами.
Вернее, это мы слепые, а националы — нет. Они быстро узнали про наш отход от «Дружбы», и тут же вернулись туда. А потом, избегая потерь, снова ушли… Враг умен и хитер. Может быть, у его офицеров и солдат не достает мотивации, но они совсем не трусливы, как о том трубят наши кликуши. Что же надумали комбаты в рабочем комитете и сколько еще продлится непонятное затишье?
Уже затемно потрясенный Гуменюк нажрался в дупелину и начал испускать надрывные вопли. Законченной истерики не вышло, потому как он тут же получил в морду от Сержа — объекта своего недавнего подражания. Да так, что аж перевернулся. На Серже лица нет. Желваки по лицу ходят, кулаки сжаты. Молчу и стараюсь ему под ноги не попадаться. Можно наплевать на все и уйти в другую общагу позади передних домов. Оно не горело, и свободных кроватей с матрасами там хватает. Но какой сейчас может быть отдых?
Во
Какими силами? Большая часть бронетехники подбита или вышла из строя, патронов мало, к противотанковым гранатометам едва наберется десяток зарядов на все Бендеры… А враг своих главных сил в бой еще не ввел и перебрасывает с дубоссарского и кошницкого направлений имеющие боевой опыт части. В северной половине города признаки паники, часть тираспольских подразделений ушла с периметра обороны и укрылась в крепости, а некоторые и вовсе уходят в Парканы. Прочного тыла у нас нет. Этим создаются условия для окружения бендерского батальона и других наших формирований, ведущих борьбу в южной части города. И этому бардаку ни находящийся в Бендерах командир приднестровской гвардии полковник Лосев, ни другие чины из Тирасполя не противодействуют… Раз так, постановили уходить, чтобы спасти людей и город от бессмысленного разрушения. Первыми, еще до решения собрания, ушли казаки. За ними побежали руководители из горисполкома. Костенко отдал батальону приказ готовиться к отступлению, но по просьбе председателя городского рабочего комитета Доброва и бендерских ополченцев будет ждать еще час. В надежде, что в Тирасполе одумаются, устыдятся предательства… Но чуда, видать, не будет. И теперь сержантов и офицеров батальона созывает батя. Что решим, остаться или уходить? В нашем самосколоченном и самозваном батальоне осталось от силы сто человек, половина из которых — бендерские добровольцы. Как мы с такими ничтожными силами можем остаться? Но разве ополченцы уйдут, бросив свои семьи? Что перевесит — страх бессилия или сила отчаяния?
Собрались в одном из дворов по Советской улице при открытых воротах в какой-то цех или в котельную. Большое грязное помещение. Если что, его крыша и кучи камней при входе защитят от мин. Все молчат, ждут, что скажет батя. Очень настороженны ополченцы. Их жены тоже недалеко. Слышен женский плач. И где-то по дальним углам и подвалам прячутся дети и старики, которых мы не смогли защитить. Настроение — похабней некуда. Как бы у людей истерики не случилось…
Майор, стоящий как памятник, закладывает руки за спину и говорит:
— Сложившуюся обстановку знаете. Воевать так больше нельзя. Это бессмысленная гибель людей. Знаю, ополченцы не хотят уходить. Но, если ничего не изменится, сдаться или погибнуть придется очень скоро. Это факт.
В задних рядах судорожное рыдание.
— Тихо! Держите себя в руках! — выкрикивает капитан Горбатов.
Не дрогнув лицом, комбат обводит собравшихся твердым взглядом и продолжает:
— При этом, взвесив «за» и «против», прошу сохранять выдержку и убедить бойцов не бежать прямо сейчас…
— Да никто и не бежит!
— Мы можем уйти с Бендерским батальоном. Но, я считаю, лучше уходить врозь. И они будут за спину спокойнее, и нам риска меньше. Кто бы это ни делал, те падлы, что город сдают, и румыны, которые хотят его взять, сейчас глядят на мосты. В чем состоят их сучьи планы, мы не знаем. Но в том, что нас в отличие от Бендерского батальона не знают и ни во что не ставят, есть другая возможность. Бээрдээм с шестью снарядами к установке всегда успеем взорвать — невелика потеря. Людей лодками и моторками можно отправить в Парканы за час. Румыны за это время к речному вокзалу не дойдут, особенно если выставить прикрытие… Ополченцы успеют вывезти семьи. Мое мнение такое: у кого здесь семьи, пусть сейчас же идут, занимаются женщинами и детьми. Остальные держат оборону и уходят при соприкосновении с противником не к мостам, а на речной вокзал… Других предложений у меня нет.