Раневская, которая плюнула в вечность
Шрифт:
Через несколько дней Фаина Георгиевна пришла в гости к дочери своей лучшей подруги Ирине Вульф. У той в это время рос смышленый мальчик Алексей. Фаина Раневская постоянно баловала его разными подарками и сладостями, порой в шутку называла эрзац-внуком.
Пройдут десятилетия. Алексей Щеглов, будучи взрослым человеком, напишет книгу воспоминаний о своей семье. Будут там строчки и о Раневской. О том самом дне, когда необычно тихая и грустная Фаина Георгиевна принесет ему, Алексею, самый завидный подарок: небольшую игрушечную машинку, заводную.
Через
Это будет так называемое дело врачей. Маховик его станет раскручиваться медленно, неспешно, обещая великую жатву.
Но Сталин не доведет до конца это дело. Умрет сам.
Услышав об этом, Фаина Раневская и скажет свое простое, выстраданное женское: «Подох».
Меня иной раз спрашивают, была ли Фаина Раневская скрытой антисоветчицей, диссиденткой. В ответ мне хочется сказать, что как раз скрытой-то она и не была. Фаина Георгиевна никогда не любила, не уважала, не ценила эту страшную власть коммунистов. Она открыто ее ненавидела.
И было за что. Ей – было.
Фаина Раневская и Пастернак
Наверное, не стоит здесь останавливаться на том, кто такой Пастернак. Поэт. Этим все сказано.
Фаина Раневская любила поэзию так, как, наверное, никакая другая актриса. Однажды ее пригласили на какое-то мероприятие, не очень обязательное.
Она отказалась идти, ответила так:
– Что вы!.. У меня сегодня свидание с мужчиной, обворожительным и прелестным.
– Кто же это, Фаина Георгиевна? – стали допытываться у нее.
– Хорошо, я вам признаюсь. Это – Александр Сергеевич.
У собеседника недоуменно вскинулись брови. Ни одного общего знакомого с таким именем-отчеством у него и Раневской не было.
– Да с Пушкиным, голубчик. – Фаина Георгиевна грустно улыбнулась.
Да, она в действительности могла весь вечер посвятить творчеству одного поэта. Читать и перечитывать, листать страницы книг.
Она ценила в мужчинах их искренность, творчество, умение. Она не могла понять, почему все вокруг не восхищаются поэзией в такой же мере.
Как-то случилось вот что. После смерти Маяковского все права на издание его произведений стали принадлежать одной женщине. Раневская знала, что творится вокруг этого неимущественного наследия, какие цели преследуются не на словах, а на деле. Но Фаине Георгиевне, как она признавалась, было важным, чтобы вышел том собраний сочинений поэта.
Тот томик вышел. Через несколько лет Раневская зайдет в библиотеку, будет прохаживаться вдоль полок с книгами, увидит этот томик, достанет его. Она подойдет с ним к библиотекарше. Та, к своему немалому удивлению, увидит слезы, катящиеся по щекам актрисы.
Фаина Раневская не стала объяснять
Пастернак был для Раневской большим и неказистым ребенком, совершенно не приспособленным к жизни. Его стихи будут для нее пленительными, вся поэзия – ослепительной. Именно так она отзывалась о Пастернаке спустя многие годы. Фаина Георгиевна не прятала своих чувств и слов даже в те времена, когда его шельмовали.
Часто во время дружеских встреч люди читали стихи. Каждый свое. Пастернак любил, когда ему читала сама Раневская. Он радовался, хохотал так заливисто, откровенно и заразительно, что все вокруг тоже начинали смеяться.
Однажды Фаина Раневская сказала ему:
– Знаете, дорогой Борис, Анна Андреевна (Ахматова. – Авт.) говорила, что мне одиннадцать лет и никогда не будет двенадцать. А вот вам, я абсолютна уверена, сейчас – четыре года, и вряд ли вы повзрослеете.
Фаина Раневская и князь Оболенский
Этот князь не стоит того, чтобы искать в хламе прошлого достоверных данных, сведений о его жизни до Великого Октября. Важно другое – что было после.
Итак, жил-был простой русский князь. Что случилось и как – это уже не важно, но он остался здесь, в советской России. У него было экономическое образование. Наверное, он надеялся, что новая Россия увидит в нем настоящего человека и толкового специалиста.
Но случилось немного иное. Любой князь или граф должен были вначале искупить свою вину. Какую именно? Да каждый из них, имеющий в прошлом титул такой величины, уже был виноват. Любой князь был в прошлом душегубом, граф, разумеется, сидел на шее рабочего класса.
Разумеется, все имущество их преспокойно было, как тогда говорили, экспроприировано, они враз остались ни с чем. Но это же не искупление вины, а всего лишь торжество справедливости! А вину нужно искупать кровью. Или трудом, на худой конец.
Князь Оболенский так и сделал, хотя и не по своей воле. Он десять лет отмотал в лагерях НКВД, исправно рубил лес в Сибири. И вот вернулся.
«Перекованный» аристократ устроился на завод, стал работать бухгалтером – пригодилось экономическое образование. Трудился он очень старательно, ошибок не допускал. Вышел на пенсию, исправно ее получал.
Где-то в душе его, наверное, засела и грызла мозг мысль о том, что партия и советское правительство очень много дали ему. Они позволили бывшему аристократу спокойно работать, пенсию вот платят. Он же самый настоящий князь, пусть и в прошлом. Враг. А ему поверили и простили.
И вот князь Оболенский начинает писать стихи, насквозь пронизанные патриотическим пафосом. Не просто стихи – песни. Он не успокаивается на этом, идет со своими песнями в хор ветеранов-большевиков, созданный при каком-то там дворце культуры железнодорожников.