Раннее
Шрифт:
– Сергеевич, – выговорил я.
– И я тоже Виктор, – обрадовался толстяк. – То есть, тоже Сергеевич. Весёлая история… Вы выпить не хотите ли?
Это был интересный поворот событий, и я даже не знал, что ему ответить. Он ответил сам:
– Настоящий мужчина всегда должен хотеть. То есть, хотеть выпить. И только его крепкая сила воли может быть преградой. Но нам-то с вами что мешает?
Он говорил это бархатным басом, так соблазнительно, что я испугался.
– Да я не пью… – пробормотал я.
– Я тоже не пью, – сказал он. – Только когда жажда
– В каком смысле?
– Пиво, воду? То есть водку, я хотел сказать…
– Не знаю… Пиво я почти и не пил. Водку, по праздникам…
Виктор Сергеевич скорчил такую гримасу, что я понял – он не одобряет трезвого образа жизни.
– Вот что, – произнёс он, выставив вверх палец, похожий на сардельку, – я вам устрою небольшую экспроприацию… эксгумацию…
Он начинал меня пугать.
– Не надо… – попросил я. – Я просто здесь сижу… Я с женой…
– То есть, я хотел сказать, экскурсию, – закончил он свою мысль, не обращая на мои слова никакого внимания. – Я покажу вам, какое бывает пиво.
Он заметил, что я сомневаюсь.
– Да ладно вам, – он тяжело приподнялся со своего места и подал мне руку. – Чего вы боитесь-то? Чему быть, тому и не бывать. То есть, я хотел сказать, насильно жив не будешь.
Я посмотрел в его маленькие живые глаза, обтянутые со всех сторон жиром, поплавал в его наивной улыбке, напоминающей студень, и понял, что действительно хочу выпить.
– Ну ладно, – сказал я, пожимая руку. – Давайте выпьем. Только у меня денег нет…
Он подмигнул и достал из кармана толстенькую пачку сторублёвок.
– Малява, – сказал он.
– Халява, – поправил я.
– Как приятно поговорить с интернациональным человеком, – он буквально расцвёл, и даже в темноте я увидел, как его щеки налились багровым румянцем, выдававшем в нём натуру здоровую и добродушную.
Я поднялся со скамейки, и мы отправились в сторону ближайшего киоска.
3
Виктор Сергеевич откупорил обе бутылки и подал одну из них мне. Мы чокнулись и побрели по дорожке парка прочь от киоска.
– Ну, – сказал он. – За знакомство, – и отхлебнул первый глоток.
Я тоже отпил немного. Посмотрел на этикетку.
– Это "Жигулёвское", – пояснил Виктор Сергеевич. – Самое слабое пиво, что я знаю, не считая безалаберного. Три целых семь десятых градуса. Когда-то, в застольные времена, только одно оно и было. Ну, ещё был "Ячменный Колос", подороже, а ещё продавали "Рижское" и "Чешское". Или наоборот? Сейчас делают пиво с названием "Жигулёвское" разные мелкие заводи и заводики, в том числе этот – Слуцкий. Как вам вкус?
Я пожал плечами.
– Гадость, – сказал Виктор Сергеевич.
– Тогда зачем его пить? – удивился я.
– Ну, во-первых, надо попробовать плохое, чтобы понять прелесть хорошего. Во-вторых, плохого пива не бывает. Бывает происходящее… непреходящее… То есть, я хотел сказать, неподходящее настроение. Мне иногда хочется выпить именно такого "Жигулёвского". Хотя бы потому, что оно слабенькое, как моча
Я поморщился.
– А вы чем вообще занимаетесь? – поинтересовался я. – Пиво варите?
– Нет. Я пью. То есть, пою. Певец я. От слова "пенсия", а не "пиво".
– Простите? – не понял я.
– Фу, какой вы неподатливый… Ну, голос у меня. Понимаете?
– И какой же голос? – я всё ещё не вполне понимал.
– Уникальный, – сказал он. – Мощный, и тембр хорош. Восемь октав беру. Никто так не может. Что, не верите? Вот вам "ля".
Он раскрыл рот и практически не набирая воздуха издал из глубины своей утробы мощный, чистый звук, похожий на гудение одной из труб органа. Затем эта нота взвилась вверх, и Виктор Сергеевич начал играть голосом, выдавая трели разной высоты, от басовых, до самых тоненьких, пискляво-женских.
– Ну, хватит, – внезапно сказал он, прервавшись. – А то весь район разбудим.
Действительно, мне показалось, что в девятиэтажке, расположенной по ту сторону пруда, загорелось несколько окон.
– Здорово, – сказал я. – А вы что же, и на сцене выступаете?
– Выступал. Бросил.
– Почему?
– Долгая история. Но я вам расскажу. У нас впереди ещё много пива. Вы знаете, почему я с этой бурды начал? Надо идти по повышению градуса. Главный закон употребления.
Мы с ним спускались к пруду. Присели на скамеечку. Я отхлебнул ещё немного и понял, что слегка начал пьянеть. Жидкость в бутылке напоминала мне бензин, только темнее и с горьковатым неприятным привкусом.
– А вы сами-то как оказались ночью на улице? С женой неполадки? То есть, я хотел сказать…
– Да.
– А. Ну, это дело хорошее. Я имею в виду пиво.
Мы помолчали немного. Вода колыхалась от лёгкого ветерка, приятно обдувающего наши рожи. Поблёскивала луна, то разбиваясь на множество мелких осколков, то сплетаясь в длинную дорожку на поверхности пруда.
– Началось всё очень давно, – заговорил Виктор Сергеевич. – В детстве. Это был год… тридцать седьмой… нет, семьдесят третий. Ну, или что-то вроде того. У нас была преподавательница музыки, Констанция Георгиевна. Или Георгия Константиновна? Ну, отчества не помню, но что Елизаветой звали – это точно. Она меня сразу заприметила. У меня ещё в то время голосок прорезался. И поставила меня в хор солировать. Только ничего не вышло.
– Почему?
– Меня помять… То есть, память у меня… странная. Как заклинит что-нибудь, и всё, не помню. Или помню, да не так. Особенно со слонами такое у меня. Со словами, то есть. Впрочем, у нас уже почти пустые бутылки. Давайте двигаться дальше.
Мы встали и побрели по аллейке, огибающей пруд. Город окружал нас оранжевыми, жёлтыми и красными огнями, не приближаясь слишком, чтобы не мешать разговору.
Но мы молчали. Я допил своё пиво и действительно почувствовал, что хочу ещё. Опьянения было недостаточно. Моя ссора с Аней стала казаться далёкой, туманной, и совершенно перестала меня волновать, как будто случилась не со мной, а с кем-то, похожим на меня, кого я видел со стороны…