Ранней весной (сборник)
Шрифт:
— Вот это мешочек! — воскликнул он при виде Ракитина. — Любой крючник позавидует!..
«Поделом мне, — подумал Ракитин. — Это же безобразие, что я раньше не позаботился о мешке». И он дал себе слово быть отныне во всем таким же собранным, точным, безукоризненным в каждой мелочи, как Шатерников.
— Откуда у вас эта пушка? — спросил Шатерников, извлекая наган из кобуры Ракитина. Он заглянул в ствол, и лицо его скривилось гневной гримасой. — Постыдились бы: в нем пуд грязи!
— Так мне его только что дали, — пробормотал Ракитин. Он понимал гнев Шатерникова, порожденный уважением настоящего фронтовика к боевому
— Какая-то скотина запустила револьвер, а вы не могли почистить его, смазать маслом? — Шатерников гадливо сунул револьвер обратно в кобуру и отвернулся. Его шея и уши стали красными.
«Второй урок, — сказал себе Ракитин. — Поездка обещает быть поучительной».
— Пошли! — не глядя на Ракитина, сказал Шатерников.
Широкой, разбомбленной улицей, похожей на реку, вышедшую из берегов, двинулись они к околице городка. Впереди крупно и твердо, в ладно пригнанной сбруе шагал Шатерников, впечатывая в снег зубчатые следы автомобильной шины, за ним, чуть отставая, плелся Ракитин с болтающимся на поясе мешком, в котором гороховые брикеты уныло бились о твердую колбасу и жесткие кирпичи черного хлеба.
Чем дальше от центра, тем реже встречались плешины бомбовых разрывов. В маленьких домиках, по окна заметенных снегом, шла обычная утренняя жизнь, топились печи, и голубоватые дымы недвижно торчали из труб, словно странные призрачные деревца. Ракитин недолго прожил в Малой Вишере, почти не знал городка, но сейчас, расставаясь с ним, испытывал нежность и печаль…
На развилке томилось много ожидающего люда. Шоферы, не обращая внимания на сигналы девушки-регулировщицы, проносились мимо, а бедные путники, среди которых было немало старших командиров, тоскливо провожали взглядом подпрыгивающие, дребезжащие кузова. Показалась колонна из трех машин, груженных ящиками. Регулировщица с красным от мороза и обиды лицом решительно взмахнула флажком, командиры дружно «заголосовали», и Ракитин, подчиняясь общему движению, вытянул вперед руку с оттопыренным большим пальцем. Не снижая и не увеличивая скорости, машины прошли мимо, едва не задев регулировщицу. Ракитин заметил, что один Шатерников не принял участия в общей суматохе.
— Вы что — в обиде на свой зад? — сказал он Ракитину. — Они ж груженые!
— Вы только потому и не голосовали?
— Конечно!
Вскоре, гремя бортами, появилась пустая полуторка, вызвав короткую радость ожидающих, сразу сменившуюся унынием, когда машина, брызнув снегом, промчалась мимо. Шатерников огромными скачками устремился следом за ней. Кто-то ехидно засмеялся, кто-то крикнул: «Держи карман шире!» Ракитин малодушно отвернулся, чтобы не видеть позора своего спутника.
— Ракитин, сюда! — послышался зычный крик.
Машина тихо ползла вдоль обочины, на подножке стоял Шатерников и махал рукой.
Ракитин не видел, как свершилось чудо, ему представилось, что Шатерников остановил грузовик за колесо, как гоголевский Андрий коляску. Он побежал к машине. Улыбаясь ослепительной и самоуверенной улыбкой, Шатерников что-то говорил сидящему в кабине капитану. Шатерников был в том же ранге, следовательно не мог действовать командирским приказом, да и вообще, где начинается дорога, кончается субординация. Но ведь капитан был человеком, а машина — вещью, следовательно они не могли противостоять гипнотическому влиянию Шатерникова.
Шатерников отобрал из числа ожидающих пятнадцать
Ветер был не так уж крепок, но встречное движение машины удесятеряло его силу. Колючий, сухой и холодный, он перехватывал дыхание, обжигал легкие, выхлестывал глаза. Но если стать вполоборота, так, чтобы ветер драил щеку и со свистом проносился мимо губ, то получалось здорово: чувствуешь и стремительное движение, и чистоту ядреного морозного воздуха, и что-то героическое подымается в душе. Ракитин улыбнулся затвердевшим от холода ртом. Он хотел поймать взгляд Шатерникова, но тот, вооружившись биноклем, обозревал небо. Постепенно взгляды и других пассажиров обратились к белесому, выцветшему небу: низко над горизонтом, в одном направлении с машиной, ползла шестерка немецких бомбардировщиков.
— «Фоккеры»?.. — неуверенно произнес чей-то голос.
— Нет, вроде «хейнкели», — возразил другой.
— «Юнкерсы», две восьмерки, пикирующие, — веско сказал Шатерников и отнял бинокль от глаз.
— Точно! — подтвердил полковник с голубыми петлицами.
— Одному малость пикирнуть — бац, и нет старушки!.. — пошутил молодцеватый капитан, весь перекрещенный ремнями.
— Прощай, Маруся, не вернуся!.. — петушиным голосом сказал старший лейтенант с эмблемой юриста.
Ракитин почувствовал, что за всеми этими шуточками скрывается серьезная тревога. Он взглянул на Шатерникова, тот равнодушно протирал стекла бинокля, и Ракитин решил, что беспокоиться нечего. Действительно, шестерка «юнкерсов» вскоре превратилась в тоненькую паутинку, затем паутинка растаяла в белесой голубизне неба.
Впереди возникли полуразрушенные кирпичные корпуса старого, аракчеевских времен, военного городка Селищево. Машина проехала контрольно-пропускной пункт и остановилась у замерзшего, окруженного ивами пруда. У ближнего берега, под навесом убранных снегом, далеко простершихся ветвей, стояли два дальнобойных орудия с кожаными намордниками на стволах. В домах городка жили только полуподвалы, там в застекленных окнах горел свет, из форток торчали железные трубы печурок. Остальные этажи были мертвы, иные окна казались заклеенными черной бумагой, в иных светлело небо.
Вместе с остальными пассажирами Ракитин и Шатерников спрыгнули на землю.
— Все разрушено, — тихо произнес Шатерников и трагическим голосом добавил: — А ведь это были казармы!
«Словно о руинах Колизея, — подумал Ракитин. — Впрочем, для него казармы совсем не то, что для меня, человека штатского».
Шатерников еще раз медленно обвел взглядом кирпичный строй разрушенных зданий.
— Какие чудные казармы тут были! Вон там, видно, находился полигон, а там — спортплощадка. Ах, звери, звери!..
Неожиданный и сильный свистящий звук, обернувшийся коротким, звонким разрывом, заставил Ракитина вобрать голову в плечи. Снова свист — и снова разрыв. На белоснежной поверхности пруда возникли два черных, дымящихся пятна.
— Немецкая дальнобойная дает, — заметил Шатерников. — Из-под Спасской Полести.
Возле наших орудий закопошились человеческие фигурки. Они сдергивали кожаные чехлы, суетились, размахивали руками. Вдруг ствол одного орудия дернулся, и громкий звук выстрела больно ударил Ракитина по ушам. Когда дернулся ствол другого орудия, он успел зажать уши ладонями и открыть рот.