Ранние рассветы
Шрифт:
— Ты с кем там разговариваешь? — донеслось из-за двери. На крыльцо выглянул Рауль. — Ого! Ей, шашлык!
Пес повернулся в его сторону и зевнул, выставляя на обозрение крепкие желтоватые клыки.
— Мощно, — прокомментировал Рауль и, на всякий случай, отступил назад.
Маша сползла с крыльца и обходными путями, через заросли кусачей крапивы, пробралась на поляну. Возле полевой кухни, где уже горел костёр, и что-то булькало в огромной закопченной кастрюле, стояли две дежурные девушки-первокурсницы. Рядом, за столом дремал парень, положив
— Привет, а это чудо откуда пришло, не знаете? — Маша кивнула в сторону крыльца.
— Сами не знаем, — пожала плечами девушка с лентой в длинной косе — Маша постоянно забывала, как её зовут, то ли Алина, то ли Алиса. — Он, наверное, ещё ночью пришёл.
Маша оглянулась: пёс лежал на прежнем месте и, кажется, дремал, а у дверей стационара уже собралась целая компания.
— Да он безобидный! — крикнула в ту сторону Алиса-Алина, вытирая выпачканные в саже руки не менее грязным полотенцем. — Мы его вчерашней гречкой накормили. Бублик, иди сюда!
— Его зовут Шашлык, — донесся нестройный хор голосов со стороны крыльца.
Пёс встал и вразвалочку пошёл к костру.
— Так, и что здесь за цирк такой? — На крыльцо, вызвав мгновенное прекращение веселья, вышла Горгулья. Она поёжилась от утренней прохлады в наспех наброшенной на плечи куртке и укоризненно глянула на небо. С самого утра над стационаром собрались серые тучи. — И не вздумайте прикармливать мне тут это животное! Вы уедете, а я что с ним делать буду?
Она постояла на крыльце ещё с полминуты, оценивающе поглядывая на тяжёлые облака, и снова ушла в комнату.
Пёс, недалеко отойдя от крыльца, улёгся прямо в траву и снова прикрыл глаза, всем своим измученным видом показывая, как претит ему мирская суета. Маша опустилась на корточки и почесала его за ухом.
— Слушай, а всё-таки, откуда ты здесь взялся, друг?
Он благосклонно принял ласку, но даже глаз не открыл. Пёс выглядел ухоженным, и густая белая шерсть не свалялась колтунами.
Жилья в заповеднике не наблюдалось за много километров. Самая ближняя деревня, насколько Маша знала, находилась в двадцати километрах от стационара, на западе.
— Может, какого-нибудь лесника назначили? — сама у себя спросила она. — Хотя нет, вряд ли…
С тех пор, как существование аномалий признали, и заповедник стал опасной зоной, никаких лесников сюда не назначали, а тех, что были, отправили на почётную пенсию. Единственные, кто патрулировал лес несколько раз в году — специально назначенные боевики Центра, они и наблюдали за границами аномалий и ловили тех искателей острых ощущений, кого не остановили таблички с запретами на опушках.
«Значит, пёс принадлежит тому, кто зашёл в заповедник совсем недавно», — подумала Маша, поглаживая мягкую шёрстку на ушах собаки. — «Или… принадлежал?»
Она резко выпрямилась и отряхнула с коленок несуществующую грязь. К ней сзади подошла Сабрина.
— О, Маша и медведь. — Она задумчиво почесала в затылке. — Собирайся, нас Горгулья к Поляне Фёдора сегодня отправила,
— Нет! — простонала Маша. — Это же на самом краю заповедника.
Сабрина пожала плечами и отправилась к костру — инспектировать приготовление завтрака. Сегодня, как и всегда, она была настроена очень решительно.
Вчерашним вечером двое сотрудников Центра, которые приезжали на поиски Таи, уехали, забрав с собой её тело в чёрном мешке. Объявили официальное расследование или нет, никто не знал. По стационару, по примятой траве вокруг бродили сплетни.
Венку в город так и не увезли — она как будто бы начала приходить в себя и даже без напоминаний спускалась к обеду и ужину. Правда, пока что очень мало разговаривала.
Маша сама, выбравшись из комнаты в комариный гул лесного вечера, попыталась с ней завести беседу. Ничего не значащую болтовню о погоде и природе Венка поддерживала даже, как будто, с удовольствием, а вот после вопроса о каменном мосте замолкла, и Маша не смогла добиться от неё ни слова больше.
Когда она уходила, Венка ещё сидела на ступеньке крыльца, обхватив себя за плечи и глядя прямо перед собой. На её щеке утроились сразу три комара, а она не замечала.
Первокурсники рассказывали, днём она часто сидела на крыльце, отодвигаясь в сторону, как только кто-нибудь подходил к двери, или гуляла по лесу вокруг стационара. Далеко не отходила — то тут, то там мелькала её оранжевая футболка. Горгулья молчала, хоть другим курсантам никогда не разрешала выходить в лес в яркой одежде.
Маша рассеянно сорвала ягоду одичавшей малины и сунула её в рот, шагая следом за Сабриной. Она пыталась вспомнить всё, каждую мелочь, сказанную или сделанную Венкой. Отчего-то ей казалось, что это обязательно прольёт свет на случившееся с Таей.
Вспоминалась разная ерунда: вот один из первых дней практики. Никто, кроме Маши даже не заметил, что Венка и Тая ушли со стационара, а они вернулись через полчаса из ближайшего сосняка с пакетом шишек. Потом весь вечер нанизывали их на нитку — даже иголку у Горгульи выпросили — и подвешивали на крыше полевой кухни.
— У меня столько идей, — рассказывала Венка, и глаза её светились от творческого возбуждения.
— Таких дурацких идей у всех завались, — усмехнулась Сабрина, усевшаяся с книжкой неподалёку. — Только никому они не нужны.
Маша кусала губы, не зная, что и сказать. Красоты в гирляндах из шишек она не видела, но, может, она чего-то не понимала в жизни?
Потом дни шли за днями, Тая и Сабрина бросались друг в друга колкостями, Венка выскабливала узор на деревянном столбе, поддерживающем крышу кухни, Машиным, между прочим, перочинным ножом, и затупила нож. Маша перечитывала учебник по ориентированию, наткнулась на смешное название растения, прочитала его вслух, а Тая обвинила её в грубости. Ничего особенного, обычная практика.