Ранний свет зимою
Шрифт:
— Что будете делать? — спросил Миней.
— Что скажете, — ответил Митя.
Он уже не хотел казаться ни развязным, ни бывалым, потому что видел: Миней был прост.
— Устроим вас на железную дорогу. Конторщиком в мастерские. Это очень удобное для нас место. На счетах считать умеете? Ведомость составить можете? — спрашивал Миней.
Митя стал в тупик: этому в семинарии не учили.
— Пустяки! Я вас за два часа всей премудрости обучу! — пообещал Миней.
— Наверное, это все-таки легче, чем выучить кота скачке с препятствиями! — улыбнулся
— А с квартирой как? Документ у вас чистый?
— Да, мне отец новое метрическое свидетельство выписал. На другую фамилию: Новоявленский. Это я придумал.
— Вот и хорошо! А мы поставим вас на квартиру. Вы где остановились?
У Мити не было денег. Он переночевал в чужой лодке на берегу Ингоды. Ему не хотелось об этом говорить.
Кеша предложил:
— Так ведь у меня можно.
Все было уже обговорено. Мите очень хотелось спросить, когда они еще увидятся.
И опять Миней, будто прочитав Митины мысли, сказал:
— Через Кешу я передам вам, когда и где мы встретимся.
После освещенной избы на дворе показалось особенно темно и неприютно. Митя зачерпнул жидкой грязи в дырявый башмак. Это его мало обеспокоило. Все ему было теперь нипочем. Еще вчера он скитался одиноким бродягой. Сегодня он с друзьями и при деле.
Он не выдержал и посетовал Кеше:
— Чертовски, знаете, тяжело, когда оторвешься от товарищей! Я просто одичал за это время.
Кеша спросил:
— Вы давно связаны с движением?
Митя не знал, что ответить. Он ведь не занимался в марксистских кружках, не вел агитации среди рабочих, он только страстно стремился все это делать.
Алексей Гонцов был доволен тем, что Миней «подкинул» в мастерские своего человека. И устроилось все отлично. Митю взял к себе конторщиком старичок инженер Модест Захарович Протасов, из ссыльных, бывший бомбист. Принял он Новоявленского по просьбе Алексеева.
Алексеев был в прошлом крупной фигурой, участвовал в подготовке цареубийства. Протасов его уважал. И семинарист инженеру понравился: любил пофилософствовать, умел кстати ввернуть евангельский текст.
Гонцов, с которым теперь был связан Митя, наставлял его:
— За инженера держись. Угождай ему. Это даст нам возможность развернуться.
И рассказал Мите историю, известную на всей дороге. Когда началось строительство пути, Протасов работал десятником на участке близ Петровского Завода. Потребовалось там снять гору из сплошного камня. Для взрывных работ выписали немца-штейгера. Немец посмотрел на ту гору, свистнул и на пальцах показал, какая будет этому делу цена. Пока с ним торговались, — потому что цену заломил он несусветную, — Протасов взорвал гору сам. В свое время об этом много говорили, Протасов прославился. Вызвали его в Читу и теперь на вес золота ценят.
Как-то Модест Захарович пригласил Митю в трактир братьев Трясовых, в «чистое» отделение. Трактир все называли «Три совы», по созвучью и потому, что три брата Трясовы, державшие его, были ни дать ни взять — совы! Нос крючком, круглые глаза под косматыми бровями,
Протасов по-стариковски быстро захмелел, ослабел, стал многословно жаловаться:
— Кончились наши времена! Молодежь идет другой дорогой: кружки, политэкономия… Проза! А мы, бывало!.. Мою квартиру Каракозов посещал. Сидел с ним, как сейчас вот с вами. Этими вот руками начинял бомбы в подвале… Да, это вам не книжки рабочим почитывать! Пустая, скажу вам, затея! Лично я не одобряю… Старая гвардия уничтожена. Кто в глубине Сибири, кто отошел от дела. Горько, но что поделаешь?
Семинарист пил, не отставая, слушал без возражений. И то и другое нравилось Модесту Захаровичу. Он пообещал устроить Митю на курсы телеграфистов.
Услышав об этом Гонцов обрадовался:
— Говорил тебе: будет толк! Знаешь, что такое для нас телеграфист? О будущем ты думал? То-то!
Митя полюбил свою конторку — застекленную будку в цеху, разнообразные звуки, долетавшие сюда, шум вращающихся маховиков, шорох приводных ремней, монотонный гул мастерской.
Конторка была завалена нарядами, табелями, ведомостями. Среди бумаг легко было спрятать запрещенную литературу, под мерный шум удобно переговорить с товарищами.
Литературу доставлял Миней из Томска, из Иркутска. Митя переписывал прокламации Сибирского социал-демократического союза. Экземпляров требовалось много: в Хилок, в Шилку, в Оловянную. На других участках тоже были свои люди: отовсюду требовали листки. Гонцов заставил Митю завести учет: куда, сколько посылали. Условным обозначением, шифром, Митя записывал: «Десятнику — две сотни костылей». «Костыли» — прокламации, «Десятник» — кличка Левона Левоныча.
Мите вспоминалось чернобородое узкоглазое лицо и пытливые расспросы товарища. Теперь Левоныч работал путевым рабочим на той самой станции, которую они с Митей строили.
Миней говорил, что он человек надежный: «Надо бы постараться устроить его путевым обходчиком. Тогда он получит казенную сторожку при дороге, и у нас будет хорошее убежище, если придется скрываться».
Гонцов приносил прокламации в Митину конторку, осторожно разглаживая примявшиеся уголки тонких листков, внушал:
— На широкую дорогу выходим. Видишь, подпись: «Сибирский социал-демократический союз». Сила нас, брат, сила!
«Наша цель — развитие массового самосознания сибирских рабочих, пропаганда среди них идей борьбы за политическую свободу, за социализм», — переписывал Митя.
Гонцова такие слова словно опьяняли: лицо светлело, глаза туманились… Неужели уже не за горами настоящая схватка!
За работой Митя задумывался. Как быстро изменилось все! Он вспоминал темных, безответных лесорубов на участке. Сколько таких разбросано на всем огромном протяжении Великого сибирского пути! Но протягивался рельсовый путь, соединяя дистанции на громадной территории от Урала до Байкала и Амура, связывая изолированный до сей поры край с Россией, ширилось и рабочее движение.