Ранний восход
Шрифт:
Он стал частым гостем у Дмитриевых. Должно быть, его тянуло к домашнему уюту, к семье, к детям. Катюшка тоже привязалась к Горбачу, особенно после того, как он подарил ей прехорошенький обливной горшочек, покрытый золотистой глазурью, тугощекий, словно улыбчивый… А Коле командир подарил маленький компас и трофейный электрический фонарик, которым можно было светить попеременно красным, зеленым и белым огнем.
Часто по вечерам Горбач рассказывал интересные фронтовые истории. Но больше всего он любил поговорить о своей родной Волге. Он там вырос, учился и сам стал работать в школе.
— Нет, вы только представьте себе, друзья, что
В другой раз Горбач принес и бросил плашмя на стол истрепанный, наполовину обгорелый листок бумаги.
— Все забываю показать вам вот этот трофей, — посмеивался Горбач. — Это мы под Калачом в одном офицерском блиндаже обнаружили. Очень, понимаете, характерная вещь. А вам особенно интересно будет, художникам… Это рисунок из альбома Гитлера. Ведь фюрер-то прежде мечтал художником быть. Учился даже, говорят, и подвизался в этой области. Ну, таланта не хватило: признан был полнейшей бездарностью. Решил тогда переквалифицироваться в фюреры, искать славу в ином направлении. А самолюбие, по-видимому, у этого художника-неудачника крепко было уязвлено и до сих пор не зажило. Вот германское министерство пропаганды и издает подхалимские роскошные эти альбомы рисунков художника Гитлера. Поглядел я — ну и ну! По-моему, товарищи, это такая мазня тошнотворная — с души воротит!.. Прежде чем порвать, я решил вам продемонстрировать. Вот поглядите. А? Что скажете? Акварелист, черт бы его взял! Как у Гоголя сказано: «Он бачь, яка кака намалевана»…
Все склонились над листком. Коля просунулся головой под локтями взрослых и тоже подлез поближе.
На обожженной с одного края бумажке был воспроизведен цветной рисунок, изображавший с унылой настойчивостью всевозможные руины, груды обломков, обгорелые стены рухнувших зданий, истоптанные поля, какие-то ощипанные деревья, пожарища, пасмурное небо в зареве. Линии рисунка были вычурны, краски вопили истерично. А в то же время ничто не трогало зрителя, как не волновало, видно, и равнодушного живописца…
Бумага, на которой был напечатан рисунок, выглядела глянцевитой, плотной. Наверно, она была приятной на ощупь. Но Коля не мог бы заставить себя притронуться к этому листку, который, казалось, был захватан руками самого ненавистного сейчас для него человека.
— До чего же бездарь! — сказала мама. — И сколько претензий! Дилетантство!
— Без души, без таланта и без царя в голове, — добавил Федор Николаевич. — Намалевано, развезено, а к чему, спросите? Недаром у него на всех портретах глаза стеклянные, как у утопленника. Что ими хорошего увидишь?..
А Коля презрительно смотрел на бумажку, которую тут же порвал на мелкие лоскутки Горбач, жадно слушал рассуждения взрослых, так верно все понимавших, а сам думал про себя:
«Плохо как рисует!.. А еще Гитлер. Куда уж ему воевать с нами! У нас его и за художника бы не считали. У нас вон какие картины художники умеют рисовать!»
И сердчишко у Коли так и взыграло от чувства восхищения нашей страной, которую защищают такие храбрые солдаты и где так хорошо рисуют художники! А бесталанные фашисты с их фюрером ни воевать, ни рисовать как следует не умеют, а еще полезли… Теперь Коля уже твердо знал, почему Гитлер велел бросить бомбу в Третьяковскую
В самом разгаре лета Горбач неожиданно забежал проститься с Дмитриевыми: самоходную батарею срочно перебрасывали куда-то на фронт.
— На какое же направление? — негромко спросил Федор Николаевич Горбача при прощании.
Тот уклончиво повел одним погоном.
Грустно было Коле прощаться с Виктором Ивановичем.
Вот еще одного старшего друга взяла себе война… И зловеще опустошающей показалась Коле тишина, теперь воцарившаяся за высоким забором, возле которого он познакомился с Горбачом. Ушли батареи, оставив на пыльной дороге глубокие рубчатые колеи — след от гусениц. Перестали гулять на перроне станции приземистые, коренастые танкисты-самоходчики, батарейцы.
Тихо стало в Мамонтовке. Только в тетрадке для рисования дачника-огородника Коли Дмитриева беззвучно двигались, палили по врагу, смело бросались вброд через глубокие реки быстроходные танки и самоходные пушки с красными звездами.
Коля вспомнил, что папа еще не выполнил одного своего обещания.
Дело в том, что Коле давно очень хотелось подсмотреть самый первый луч, который посылает на землю солнце, когда оно встает утром. Так получалось, что солнце всегда вставало раньше Коли. Уж он пробовал нарочно не спать, привязывал себя за большой палец ноги к пруту кровати, чтобы проснуться, как только станет переворачиваться с боку на бок. Ничего не выходило. Как ни рано вскакивал Коля, солнце опережало его, выбравшись из-за горизонта, прежде чем Коля успевал вылезти из-под одеяла.
И вот папа обещал, что как-нибудь разбудит его рано утром и Коля увидит самый первый луч солнца.
Назначили наконец точно этот день.
Накануне все легли спать пораньше. Но около полуночи, когда Коля крепко спал, Федор Николаевич разбудил Наталью Николаевну, услышав, как в невыключенном громкоговорителе прозвучало:
— Внимание!.. Через полчаса будет передано по радио важное сообщение.
Спать уже, конечно, не хотелось. Решили не будить детей и послушать, что скажет радио.
Прошло около получаса, и снова зашуршало в репродукторе, и опять тот же голос возвестил:
— Через полчаса по радио будет передано важное сообщение.
Медленно тянулись ночные минуты. Зато сердца у всех частили, спеша…
Но вот опять ожил репродуктор, и понеслось из Москвы сквозь теплый сумрак июльской ночи над бодрствующими зенитными батареями, над спящими дачными поселками — над всей землей нашей, сгоняя дрему, будя и радуя, торжественное сообщение о том, что наша армия отбила у врага Орел и Белгород. А дальше… Дальше сообщалось, что столица нашей родины Москва будет в эту ночь салютовать доблестным войскам, освободившим Орел и Белгород.
Разбудили Колю и Катюшку. Катюшка хлопала глазами и пыталась сначала снова уткнуться головой в подушку. Коля же выпрыгнул из кровати, как игрушечный пружинный чертик из табакерки:
— Что, уже восход?
Все вышли на крылечко. Коля накинул папино пальто, но ночная свежесть проникала под рубашку, холодила теплое, еще не стряхнувшее с себя окончательно сон тело.
Было темно. Но везде слышались голоса. Чувствовалось, что никто не спит. Хлопали во мраке двери, калитки, ставни. Перекликались люди.