Ранний восход
Шрифт:
И, когда все гаммы, все упражнения были сыграны, Коля, даже не покрутившись на стульчике, как это он обычно делал под конец занятий, разом соскочил с него и бросился в свой уголок. Он схватил карандаш, расчертил страницу на маленькие прямоугольники, потому что никогда не рисовал больших картинок. Ну, вот сейчас все станет ясно… Случайно ли вышло тогда там, во дворе, на песке, то, что поразило его, как внезапное диво, или вообще! все это только показалось ему? А быть может, действительно он что-то понял, догадался?..
И Коля принялся решительно, торопливо, рукой, дрожавшей от нетерпения, наносить на маленьком бумажном четырехугольнике линии задуманного рисунка. Вот поле, степь, станция… А от станции уходят куда-то
Но вот сегодня, когда Коля рассказывал Женьче и Катюшке свою «придумку» и стал чертить пути от станции, он вдруг на какое-то мгновение, сперва ослепившее, но тут же словно сделавшее его необычайно зорким, увидел, что линии путей, уходя вдаль, сближаются, пока не сходятся совсем в одной точке. И туда же, в эту точку на краю земли, тянутся и провода — все, сколько их есть на столбах. А самый дальний столб там тоже превращается в точку… Едва он начертил это на песке, произошло диво дивное: начерченные линии словно ушли одним концом в песок, будто воронку образовали…
И вот сейчас с лихорадочной поспешностью, с азартом и сосредоточенностью настоящего исследователя Коля наносил давешний рисунок уже на бумагу — и чудо повторялось! Бумага словно прогнулась посередине, там, где Коля прочертил край земли. Коля нарисовал солнце, и оно выходило теперь оттуда, из неожиданно и чудесно возникшей глубины, из непостижимо образовавшейся дали дальней, и туда убегали рельсы, туда тянулись провода, и все сходилось в одной точке. До нее было легко дотронуться карандашом, а казалось, что глаз еле-еле дотягивается до этой точки — так далеко отступила она в глубь бумаги.
Воровато оглянувшись, Коля приподнял рисунок и на всякий случай заглянул с обратной стороны — на свет. Он почти сам поверил, что может посмотреть на станцию из той точки на краю земли, где восходит нарисованное солнце… Но станция, видная на просвет, оказалась снова вблизи, у переднего нижнего края рисунка, только не у левого, а у правого угла, а таинственная дальняя точка снова убежала, уже в другую, противоположную сторону.
Коля долго вертел маленький рисунок, радостно пораженный своим открытием. Завтра он нарисует большой мост, и поезд на нем, и будку с часовым — спереди, а потом Кремлевскую стену, которая уходит вдаль, и зубцы — всё меньше, меньше и меньше. Он и до этого дня не понимал, как это другие ребята садятся рисовать, не зная, что они собираются изобразить, — лишь бы водить карандашом по бумаге. Он всегда заранее знал, что ему хочется нарисовать. Теперь у него возникли десятки новых «придумок».
Ему захотелось поделиться своим открытием с родителями. Кто знает, может быть, это еще совсем и не так? Вдруг это только ему одному так кажется? Осторожно положил он перед отцом и матерью рисунок.
— Посмотрите-ка, папоч-мамочка… Правда, смешно у меня как получилось?
Наталья Николаевна наклонилась над рисунком, потом обернулась и заглянула Коле в самые глаза:
— Тебе кто-нибудь показал? Или сам?
— Ну, мам, конечно, сам!
Все это Федор Николаевич, когда Коля побежал опять во двор, подытожил Наталье Николаевне так:
— А Колюшка-то, видала? Совершенно самостоятельно постиг законы перспективы.
— Способный! — согласилась мама. —
— Ну, положим, в шесть с половиной, — сказал отец.
ГЛАВА 2
Цвета радуги
Какое интересное и важное место — двор! Во сколько разных окон смотрит на него жизнь днем и бросает свои таинственные отсветы по вечерам! Сколько людей встречаются здесь, чтобы разойтись потом в одну сторону, через подъезды, — по своим квартирам, и в другую, через калитку, — по своим делам, в школу, на службу! Двор — как шлюз, через глубокую камеру которого люди опускаются в открытое море, шумящее там, за воротами, а по вечерам поднимаются к своим пристаням.
Коля любил свой большой двор.
Так посмотреть — ничего особенного во дворе не было. Обыкновенный московский двор, каких тысячи и в Замоскворечье и в приарбатских переулках. Но как обижало Колю, когда кто-нибудь из взрослых соседей снисходительно говорил: «Место у нас тут тихое, живем в сторонке, неприметно…»
Неужели они не чувствовали, как замечательно был связан двор со всеми большими и интересными делами, о которых говорил народ и писалось в газетах! Да, двор выходил на тихий Плотников переулок, и слева и справа от него были такие же обыкновенные приарбатские дворы. Но он стоял на земле, под которой как раз в тот год, когда родился на свет Коля, прорыли тоннель арбатского радиуса метро, и Женьча уверял, что ночью, когда все затихает, если припасть ухом к земле во дворе, слышно, как бегут, гудят под землей поезда. Коля тоже не раз украдкой ложился вечером на холодную землю в уголке двора и старался уловить этот подземный гул. И ему казалось, что он слышит… как слышал он по ночам через открытую форточку наплывавшие с ветром издалека гудки пароходов, которые пришли с Волги по новому каналу в Москву, или нежный, полузаглушенный перезвон кремлевских часов…
А небо над двором!.. Неужели забыли взрослые, как несколько лет назад в ясный, голубой сентябрьский день высоко-высоко в небе висела над двором полупрозрачная капля стратостата! Крохотный шарик, который нес трех смельчаков, поднялся на такую высоту, на какую еще не забирался ни один человек на свете.
По правде сказать, Коля и сам не очень-то хорошо помнил этот день. Ему тогда было лишь два года, но он слышал столько рассказов, мама так часто вспоминала, как он прыгал тогда во дворе, протягивая руки к небу и восторженно крича: «Трататат!», и все никак не хотел уходить домой, что Коля давно уже сам поверил, будто хорошо помнит, как висела над их двором на невероятной высоте нежная икринка первого советского стратостата.
Зато уже совсем ясно запомнил Коля, что, когда ему было три года, над их двором в Плотниковом переулке пролетел краснокрылый самолет и все мальчишки полезли на крыши, крича: «Чкалов летит!»
Да, это пролетал над Москвой, над Арбатом, над двором, где жил Коля, Валерий Чкалов, возвращавшийся из неслыханно дальнего перелета. Выходит, значит, что чкаловский маршрут проходил и над двором дома номер десять в Плотниковом переулке.
Дом стоял в глубине двора. Из окон комнаты, где обычно занимался Коля, была видна старая, с зеленоватыми пятнами стена дворового флигеля, в котором, между прочим, когда-то родился знаменитый русский шахматист, бывший чемпион мира Алехин; справа от флигеля был виден забор, из-за которого вздымал свои широкие ветви дуб. Место это, возле забора, под ветвями дуба, было облюбовано ребятами двора. Здесь обычно судило и рядило дворовое ребячье вече. Тут сходились к вечеру, решали, какие игры начать, строили планы на завтрашний день, сговаривались, произносили скороговоркой считалки, распределяя, кому в какую команду идти, кому водить, кому начинать.