Ранний восход
Шрифт:
Он сидел один в комнате. Громко и скучно в пустой квартире шаркали степные часы замедленным, неуверенным, словно нащупывающим шагом: «Тики-ри-ри-тик, трак… тики-ри-ри-тик, трак…» На диване, накрытый, чтобы не остыл, подушками и одеялами, стоял судок с обедом, оставленным узнику. И ему на этот раз даже и рисовать не хотелось.
Вдруг Коля увидел через окно во дворе Женьчу. Коля вскочил на подоконник, распахнул форточку, так как открывать окно ему строго-настрого запретили перед уходом, и, привстав на цыпочки, позвал приятеля. Но Женьча, услышав голос друга,
— Женьча! Зайди. У нас нет никого — хорошо!.. Я один.
И Коля даже затанцевал на подоконнике, чтобы приятель видел, как хорошо быть дома одному. Но Женьча молчал, не оборачиваясь и понурив рыжую бедовую голову свою. И тут Коля заметил, что левое ухо приятеля пылало ярче его вихров и казалось даже немножко большим, чем правое.
— Это что у тебя на ухе, флюс раздуло? — спросил через форточку Коля у приятеля.
Тот только рукой махнул. И тут Коля вспомнил, что слышал вчера вечером какой-то шум во дворе, в той стороне, где живет Женьча, и, кажется, начал соображать, что произошло. Он подтянулся на руках, просунул голову в форточку.
— Женьча! Тебя что, отодрали?.. Ты не мотай головой. Ты заходи. Это я тебе наврал, что одному хорошо. Меня, слушай, дома оставили… Мне вчера тоже было… Заходи, расскажу.
Женьча повернулся лицом к окну, взглянул исподлобья снизу на Колю, мрачно сплюнул сквозь зубы и потер распухшее ухо, которое спереди не только пылало, но еще имело какой-то фиолетовый отлив и походило на петушиный гребень…
— Иди отомкни мне парадное! — буркнул он.
— Я, Женьча, не могу, я папе обещал вниз не ходить. Я лучше тебе ключ кину, а ты ко мне сам подымись.
Звонко брякнул о плиты выброшенный через форточку ключ. И через минуту Женьча уже был в комнате.
— И тебе было? — спросил глуховато Женьча, оглядев друга. — Тебе что!.. Не заметно совсем ничего.
— Да, — сказал Коля, — меня уж так пробирали словами, что лучше бы уж уши совсем отодрали, чем такое целый час слушать. Труд, говорят, не уважаешь. И даже сказали, что вредитель.
— Ревел, поди?
— Реветь не ревел сильно вслух, а так, немножко, про себя.
— А я и глазом не моргнул.
— Ну уж не знаю, как глазом, а зато ухо у тебя — ой-ёй! — посочувствовал Коля.
— Так это когда я фуганок взял у отца да стал строгать — ему же помочь хотел, ну и затупил, а он сразу за ухо. Сроду больше помогать не буду!
— Вот, понимаешь, и я…
Друзья поделились своими бедами, посетовали на произвол старших, которым все дано, а с них ничего не возьмешь.
— Нет, я так жить не согласный, — сказал Женьча. — Они думают, выросли большие, так все сойдет, а вот ты знаешь, иногда от величины не зависит. Вот электрический ток, например, один и тот же слона убьет насмерть, а мышу нипочем.
— Надо нам самим расти скорей, — заметил Коля.
— А ты кем станешь, когда вырастешь? План имеешь?
— Я сначала хотел музыкантом, а потом стал думать, что художником, а теперь, после этого случая, знаешь… В юнги запишусь и стану моряком-скитальцем. А ты?
— Да я-то хотел… — Женьча замялся, —
Но Коля, уже охваченный новой «придумкой», впился в него глазами, в которых горел синий, как спирт, огонек.
— А машинистом можно и на корабле быть. Ты иди к нам на корабль. Идет?
— Можно и на корабль, — сказал Женьча. — Если так, чуть что за ухо хватать будут, — так и на корабль пойду. А ты можешь сыграть «Раскинулось море широко»?.. Не можешь? Ну, сыграй что знаешь.
Коля сел за рояль и лихо пробежал по клавишам пальцами, отбарабанив гамму.
— А обратно можешь?
Коля сыграл гамму и в другую сторону.
— Я лучше тебе нарисую «Раскинулось море», — сказал он.
Вернувшиеся к вечеру после поездки по каналу папа, мама, бабушка и Катя, войдя в комнату, увидели, что на диване, приткнувшись друг к другу, тихо посапывают два моряка-скитальца. А перед ними на столе, возле пустого судка, лежала новая Колина картинка. Море было нарисовано на ней, раскинувшееся широко, и волны бушевали вдали, и берег, угрюмый и тесный, был виден, и корабль, оставляющий след, длинный, пенистый, постепенно пропадающий за кормой…
ГЛАВА 3
Дороги старших
Ах, эти старшие! Как завидовала им Катюшка! Какие они интересные, независимые, смелые! Например, Женьча и другие мальчишки. Как вольно они живут! И ничего не боятся: выходят сами за ворота в переулок, бегают стремглав по лестницам, перемахивают через ступеньку, а то и две, совершенно не трусят соседской овчарки Джульбарса и как хорошо, как далеко плюют!.. А дядя Гриша, шофер, позволяет им накачивать насосом баллон на машине, и сам товарищ Орлов, старший дворник, дает им иногда длинную кишку и медный брандспойт, чтобы поливать двор и мостовую.
А что она? Финтифлига… Так назвал ее почему-то Коля. Что это означало, никто не знал. Но что-то тут таилось обидное. И уж совсем непонятно и обидно звучало другое прозвище, которым наделил ее старший брат: Симак-Барбарик… Все удивлялись, и мама и папа, почему Коля так называет сестренку, а тот только лукаво отмалчивался.
— Мама, он опять меня дразнит! — жаловалась Катюшка.
— Коля, зачем ты обижаешь ее? Ведь ты же большой.
— Мамочка, я ее не обижаю, не дразню, но я же не виноват, если она настоящая Финтифлига и к тому же Симак-Барбарик.
— Вот, слышишь, мама, опять он!..
— Уж и пошутить с тобой нельзя!
— Я шутков не люблю, — упорствовала Катя.
Как было объяснить Катьке, что Финтифлига и Симак-Барбарик — это были условные наименования неких загадочных личностей, якобы обитавших в дебрях тайги, где воображение Коли и Женьчи поселило их в качестве неустрашимых пограничников. Это было его с Женьчей тайной. И он соблюдал ее так же ревниво, как сохранял секрет пограничной заставы во дворе, как берег повешенный над своей кроваткой самодельный щит, вырезанный из фанеры, с прибитой к нему волчьей лапой — самой настоящей, хотя огнеголовый Женьча и высказал сомнение, не собачья ли она…