Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)

Мотрошилова Неля Васильевна

Чтобы рассеять эти сомнения и вообще чтобы подробнее расшифровать взаимосвязь и взаимодействие двух учений – уже состоявшейся концепции Штумпфа и только формирующихся философско-математических и философско-психологических идей Гуссерля, нам нужно осмыслить (тоже, к сожалению, лишь в сжатой форме) специфику теорий и решений, предложенных Штумпфом к 1886–1887 годам. Тогда станет яснее, были ли ссылки Гуссерля на работы его нового покровителя только данью обстоятельствам или обоих ученых объединяло хотя бы некоторое именно содержательное единство теоретических позиций. Мы сможем обоснованно поразмышлять, опираясь на известные факты и материалы, а также просто пофантазировать вот на какую тему: о чем могли беседовать, спорить, встречаясь в Университете или дома, принадлежащие к двум разным поколениям ученые, которых судьба свела в Галле, в университете этого города. И не просто свела, а сделала, несмотря на разницу в возрасте (относительно, впрочем, небольшую – в 11 лет), близкими друзьями – конечно, в немецком, а не русском смысле понимаемой дружбы, ибо у немцев дружба чаще всего подразумевает большую личностную дистанцию, чем у нас в России. Однако в случае Гуссерля и Штумпфа было даже нечто большее, чем вежливая

дружба коллег: как отмечала жена Гуссерля Мальвина, ее будущий муж сразу же по приезде в Галле «был принят Штумпфом с сердечным доверием; его рассматривали почти как члена семьи. Штумпф приступил к продвижению габилитации без всякого промедления и все время следил за тем, чтобы двигаться прямо к цели». [90] То, что между ним и прибывшим в Галле молодым коллегой сразу возникли теплые отношения, подтверждает и сам Штумпф. Он пишет в своих «Воспоминаниях о Франце Брентано» о том, что осенью 1886 года, по рекомендации Брентано, в Галле прибыл – с целью габилитации – Гуссерль, и что он стал его слушателем и другом. В литературе правильно отмечается: Гуссерлю в тот начальный период настоятельно требовалось не просто углубить свои познания в области психологии, но и вообще в очень короткий срок приобрести более систематическое психологическое образование, для чего весьма хорошо подходили учебные лекции и труды столь известного, признанного психолога-философа, как К. Штумпф.

90

См.: K. Schumann, Malvine Husserls «Skizze eines Lebensbildes von E. Husserl» / Husserl Studies, 5, 1988, S. 113.

Впрочем, и самому Штумпфу в 1887 году было 39 лет – немного для человека, достигшего серьезных научных результатов. «Карл Штумпф, – отмечает X. Пойкер, – был самым старшим учеником Брентано, сделавшим на академическом поприще самую быструю карьеру. В 25 лет он уже был профессором в Вюрцбурге, впоследствии приглашался в университеты Праги, Галле и Мюнхена, а в конце концов и в Берлинский университет, где он благодаря своей преподавательской деятельности оказался среди самых влиятельных психологов феноменологической психологии в широком смысле этого слова». [91] Из школы Штумпфа, уместно напоминает Пойкер, вышла – уже в Берлине – целая генерация немецких психологов (это так называемая Берлинская школа): Вольфганг Кёлер, Курт Коффка, Курт Левин, будущие основатели гештальтпсихологии. Все это, действительно, говорит о несомненном таланте Штумпфа как ученого и особенно педагога. Через эту школу в Галле прошел и Эдмунд Гуссерль. Уже во время зимнего семестра 1886–1887 гг. (еще до переезда в Галле) Гуссерль слушает лекции Штумпфа под общим названием “Психология”.

91

H. Peucker, op. cit. S. 42.

Целостный анализ жизни и творчества К. Штумпфа не входит в мои задачи. Далее будут рассмотрены лишь те идеи и произведения Штумпфа, которые, полагаю, оказали особое воздействие на поиски и исследования молодого Гуссерля. При этом стану опираться не только на сами эти работы, но и на собственные высказывания, отсылки Гуссерля к исследованиям Штумпфа, а также на литературу вопроса. [92] Но также и на то, что подсказывает мне творческое воображение, позволяющее не оставить в тени многие не всегда запечатленные в произведениях интеллектуальные связи, параллели, пересечения, противостояния, характерные для живого контекста взаимодействий творцов философской мысли уже далеко отстоящего от нас исторического времени.

92

См.: Hollenstein (1972); Spiegelberg (1982), Herzog (1992) Schumann (1996), Peukker (2002).

§ 1. К. Штумпф о пространственных представлениях

Книга Штумпфа «О психологическом происхождении представления пространства» ("Uber den psychologischen Ursprung der Raumvorstellung), которая вышла в Лейпциге в 1873 году [93] и которую автор, в то время приват-доцент в Гёттингене, посвятил своему знаменитому учителю Лотце, во многих отношениях показательна для состояния философской психологии в 70-х годах XIX века. Для последующей работы Гуссерля она станет одной из предпосылок и отправных точек. Гуссерль сошлется на нее в «Философии арифметики». [94] Вот почему мы должны хотя бы кратко обратиться к названной работе Штумпфа. В главной своей части эта книга посвящена анализу конкретных и тонких вопросов так называемых представлений пространства, или пространственных представлений (Raumvorstellungen): первая глава – представлению о плоскостях, вторая – о глубине (как своеобразных измерениях пространства). Мы вспомним об этом, когда будем разбирать гуссерлевскую «Философию арифметики», где нас тоже будут интересовать идеи более общего философского и психологического характера, подобные тем, которые Штумпф выдвигает, защищает в своей работе и с которыми связаны глубокие изменения в психологических, прежде всего философско-психологических подходах к сознанию, несомненно повлиявшие на раннего Гуссерля и на возникновение его феноменологии.

93

См.: Carl Stumpf. "Uber den psychologischen Ursprung der Raumvorstellungen, Leipzig 1873. S. 2–3. Далее страницы по этому изданию указываются в тексте моей книги.

94

Edmund Husserl. Philosophie der Arithmetik / Edmund Husserl, Gesammelte Schriften, Hrsg von Elisabeth Str"oker. Bd. 1. Hamburg, 1992. S. 19.

В

контексте моей книги невозможно, да и не нужно анализировать эту раннюю работу Карла Штумпфа во всей полноте и многочисленных деталях. Но не могу удержаться от того, чтобы выразить свое восхищение глубиной, многоаспектностью анализа, междисциплинарным охватом материала, так характерным для той дисциплины, которую в то время именовали психологией. Полагаю, что многие современные читатели, в том числе психологи по профессии, даже не ассоциируют такое многоаспектное богатство исследовательских замыслов именно с психологией. Попытаюсь кратко разъяснить, что имею в виду.

Итак, общая цель работы Штумпфа – исследование «психологического происхождения» представлений пространства, или о пространстве (Raumvorstellungen). Охват тех концепций и идей, которые при этом разбирает Штумпф, широк и многогранен: это и философские концепции – прежде всего, конечно, кантовская теория форм чувственности, но также теория «локальных знаков» Лотце, учения психологов и физиологов (теория Гербарта; теория ассоциаций Бена (Bain), Е. Вебера; учение Гельмгольца о представлениях глубины (Tiefenvorstellungen); теории зрительных восприятий и многое, многое другое.

Через попытки этого междисциплинарного синтеза пробивается, однако, стержневая идея о необходимости найти специфический психологический угол зрения, подход к проблематике представлений, в частности и особенности, представлений пространства (или о пространстве).

Гуссерль затронет эту тему в «Философии арифметики», хотя на фоне анализа числа она останется боковой, второстепенной. Но вот что, думаю, было чрезвычайно важным, даже центральным для молодого автора, вчерашнего математика (почему он внимательно вглядывался в сугубо специальные, казалось бы, работы своего нового наставника) – это срез анализа, касающийся психологического генезиса устоявшихся понятий науки и философии.

Понятие пространства принадлежало именно к таким понятиям. К нему имели отношение математика (прежде всего геометрия) и физика. Оно также издавна было одним из всеобщих понятий, или категорий, философии. Каждая дисциплина рассматривала и рассматривает проблему пространства как бы сквозь призму своего подхода, причем эти преломляющие призмы, как правило, появились так давно, что в науках более поздних эпох часто уже забывали об их происхождении и заботились лишь о том, чтобы, так сказать, отшлифовать, усовершенствовать эти призмы и научиться через них видеть «саму действительность». При этом науки, особенно естественные, претендуют на то, что они исследуют пространство, как оно «есть» в действительности. В философии настоящий переворот был осуществлен Кантом, который как раз и показал, что (при существовании таких различных преломляющих научных призм) у человека как особого существа, наделенного чувственностью и рассудком, есть главная, но двуединая всеобщая формальная призма, как бы независимо от всякого отдельного опыта организующая его чувственность. Эта призма – двуединство пространства и времени. Но Кант тоже как бы снял вопрос о происхождении, генезисе этих форм, явочным порядком переведя анализ на уровень познавательной деятельности зрелого, сформировавшегося человека. Сформировавшегося в двух смыслах: он уже ушел из детства, собственного, индивидуального, и из детства человеческого рода. Генезис как тема снят у Канта по разным причинам, в том числе и самой простой: он занимается (в «Критике чистого разума», включая и рассмотрение в ней пространства и времени) теорией познания, теоретико-познавательной логикой и вообще-то имеет право отвлечься от историко-генетических проблем.

Приступив к исследованию представлений о пространстве, Штумпф не мог, конечно, обойти молчанием учение Канта о субъективных формах чувственности. С его критического анализа он и начинает свою книгу. А завершает штумпфовскую критику критической теории Канта, которую мы кратко рассмотрим далее, следующее заключение: «Особых разъяснений… от Канта и не приходится ожидать. То, что мы узнали о психологическом происхождении представлений о пространстве, ограничивается тем, что они обозначены как априорные формы; при этом даются (рассмотренные выше) неудовлетворительные объяснения этого обозначения. Ни разу не разъясняется следующий вопрос: почему мы постоянно (fort und fort) созерцаем одно бесконечное пространство, а представления пространства, например, величины, в которых мы представляем какое-либо качество, все же отличаются друг от друга и изменяются. Недостаточная обоснованность, имеющая здесь место, уже была продемонстрирована Гербартом в качестве упрека в адрес психологической теории пространства Канта… В объяснение этого недостатка можно указать на то, что… интерес Канта в вопросе о пространстве был прежде всего не психологическим, а логическим» (S. 29). И это, считаю, очень правильное и методологически важное указание. [95]

95

В одной из своих работ я проанализировала именно со сходной точки зрения учение Канта о пространстве и времени, показав, что в нем применен метод, «подражающий естествознанию», т. е. с самого начала избирающий особые отвлечения от того, что остается за кадром исследования. В данном случае Кант сознательно отвлекается от всех генетических вопросов. См.: Н. В. Мотрошилова. Работы разных лет. М., 2005. С. 211–220.

Но в том-то и дело, что в XIX веке ссылки на «чистый» теоретико-познавательный, логический, метафизический – а не психологический – интерес того или иного исследователя (даже великого Канта) уже не действовали. Подобным же образом понятия и подходы, принятые в других науках, например, в математике, перестали казаться само собой разумеющимися. Возник интерес именно к их генезису. К разряду подобных привычных математических понятий принадлежало понятие числа. Если формировалась идея арифметизации математики, если представления о числах изменялись и расширялись, то как бы осмысленный вопрос о генезисе понятия числа неизбежно выдвигался на передний план.