Рановесие света дневных и ночных звезд
Шрифт:
Между кроватями был проход, как в поезде, но не было тряски. Тряска была в поезде, на котором удирал Отматфеян под предлогом обмена опытом среди самодеятельных театров. Купе было на двоих, хотя лучше бы на троих, втроем было бы легче и со спектаклем и вообще. Сели друг против друга. "Другом" Отматфеяна был Чящяжышын. Он подсуетился: достал колбасу, хлеб, бутылку вина и водку. Чящяжышын резал, Отматфеян наливал. Они выпили, и Чящяжышин сказал:
– Слушай, не хочешь заработать две с половиной тыщи?
– Не хочу, - Отматфеян вытащил изо рта прозрачную полиэтиленовую ленточку, - колбасу не почистили...
– Почему
– Сил нет.
– А ничего от тебя такого и не требуется. Ты только должен заплатить в сберегательную кассу десять рублей, послать их по тому адресу, который я тебе скажу, отдать мне квитанцию и найти еще двух человек, которые тоже заплатят по десять рублей и уже тебе отдадут квитанции.
– Я что-то про это слышал. Наливай.
– И все!
– Чящяжышын поднял свой стакан и бутылку.
– дальше ты запасаешься терпением и ждешь. А через полтора месяца получаешь две с половиной тыщи.
– Здорово придумано!
– Отматфеян взял у него бутылку и сам налил.
– На меня будут работать двести пятьдесят человек, скидываться по червонцу, только тогда две с половиной тыщи.
– Совершенно верно, сначала ты обеспечиваешь цепочку, потом цепочка обеспечивает тебя. Все честно!
– Погоди ты, где играют, в городе, в стране?
– Какая тебе разница, в городе, в стране, - Чящяжышын даже перестал пить.
– Разница есть. Если в городе, детишек, старушек не считаем, играет, допустим, три миллиона, - Отматфеян отставил стакан, взял карандаш и кусок бумаги, - из трех миллионов выигрывает только каждый двухсот пятидесятый...
– Ну что за математика, все построено на честности.
– Здесь честность построена на математике: из двухсот пятидесяти честных выигрывает только один честный, а из трех миллионов честных выигрывает "X" честных, - Отматфеян увлеченно считал, - "X" равен двенадцати тысячам счастливцев.
– Ты посчитал?
– Вот, посмотри, - Отматфеян показал бумажку.
– Так это потрясающе, - просто затрясся Чящяжышын, - двенадцать тысяч счастливцев!
– И два миллиона с остальными тыщами несчастных дураков, - Отматфеян очистил и съел кусок колбасы. Чящяжышын совсем не ел.
– Так ты не хочешь быть счастливцем или не хочешь остаться в дураках?
– Ты что, серьезно?
– Отвечай, я тебя спрашиваю! Ты почему ограничился городом? Игра должна охватить страну, земной шар!
– Да хоть вселенную, процент выигрыша постоянный - 0,4.
– Отматфеян пододвинул Чящяжышыну бумажку, но тот и не смотрел.
– Отвечай, ты почему считаешь, что я вру?
– он налил себе вина и хлопнул один.
– А тут еще теория относительности, - спокойно допивал свое Отматфеян, кто-то заболел и не оплатил, кто-то родил и не оплатил.
– Это исключено! Твоя теория относительности возможна только при демократии, понял, а при диктатуре никакой относительности быть не может!
– Ты что орешь?
– Отматфеян, наконец, посмотрел на него в упор: прозрачные волосики прилипли к щекам, щеки разрумянились, с усов капало красное вино.
– Ты понял, - орал Чящяжышын, - сказано, значит, надо заплатить и передать следующим двум, и они должны заплатить и предъявить квитанции!
– Да пошел ты, - ему стало то ли противно, то ли он писать захотел.
Сортир был заперт. Он подождал, никто не выходил. Он подергал, никто не ответил.
– Есть кто-нибудь?
Ему никто не ответил. Он
Он вернулся к себе в купе. Чящяжышьш не спал. Он допивал.
– Послушай, - сказал Отматфеян, - что бы ты сделал, если бы очутился вдвоем со спящей красавицей?
– Мимо промазал.
Утром без туалета, без чая вымелись из вагона, отдав проводнику на чай. На улице было хорошо, и Чящяжышын ласково поинтересовался:
– Куда пойдем?
– Устраиваться.
– Ты договорился?
– Звонил.
– И договорился?
– Дозвонился.
– Понятно, на банкетке будем спать.
Обоим хотелось одного и того же - поправить здоровье. Самым доступным был кефир. Зашли в молочный магазин, но и доступного не было. Было все равно, что про них плохо думают, что им для поправки здоровья. Зато во втором магазине, когда покупали кефир, они сами про всех плохо думали, что им тоже для поправки здоровья. Чтобы окончательно поправить здоровье, поехали к морю. Станцию свою, от которой ближе всего, проехали, вышли на следующей и поэтому пришлось через лес.
Море было в кустах. Немного выпуклое по сравнению с землей, но по сравнению с небом, конечно, нет. Оно было под градусом (?), над ним поднимался пар, значит, оно было теплее воздуха и пустое, недоступное в том смысле, что по нему нельзя было пройтись. И кромка воды, собственно, там, где море начиналось, граница притягивала жутко, по непреодолимости она была выше Китайской стены. Конечно, можно было перешагнуть и окунуться, но в том-то и дело, что окунуться было нельзя. Плавали щепки и резинки, плавали листья и матрасы, губернаторы и фрейлины, Пушкин, Тютчев и прочая, и прочая. Последняя четверть была на исходе, близилось новолуние со своими кустами, дохлыми следами на снегу, со всем гардеробом. А черт хорошо владеет стихосложением, сечет в силлаботонике, стишки любит писать. Читать не любит. А черт, он кто такой? Военный, что ли, или таксист?
– Погуляли?
– спросил Чящяжышын.
– Давай до мыса.
Воздух кусался. Вода, поднимающаяся в виде пара, запросто преодолевала Китайскую стену, но до кустов не доходила, нечего ей там было делать, там были свои батареи воздуха. Шла дожде?- снего?- пролитная война между берегом и воздухом с одной стороны, между паром и морем с другой. Отматфеян и Чящяжышын не были целью противников, их нельзя было ни убить, ни ранить, в этом смысле они были бессмертны. До трофеев противников - дождя или снега - было еще далеко. Сражение для людей называлось "хорошей погодкой".