Раны заживают медленно. Записки штабного офицера

Толконюк Илларион

За спинами гостей стояли официанты – молодые мужчины в аккуратных одинаковых черных костюмах и с салфетками в руках. Они осведомлялись, что мы будем пить, предлагая водку, коньяк, виноградное вино. Я решил пить только шампанское, не смешивая его с другими напитками, чтобы не пьянеть. Как только бокал освобождался, официант наполнял его снова. Ужин был роскошный, и я многие блюда пробовал впервые.

Руководители партии и правительства во главе с И.В. Сталиным сидели в Георгиевском зале. Помещения были озвучены – и хорошо слышалось все происходящее.

Провозглашались тосты, произносились короткие речи. Сталин обращался к присутствующим несколько раз. Он предлагал выпить за Красную армию, Военно-морской флот, авиацию, персонально за некоторых военачальников; за адмирала Кузнецова он поднял тост за вечер два или три раза. На это обратили внимание. Но было непонятно – или он этим хотел показать особое внимание к этому незаурядному флотоводцу, или подчеркивал возросшую роль

флота в стране. Оживление в залах нарастало, некоторые товарищи выходили из-за столов, подходили к другим столам и чокались с сидящими за ними. Кое-кто из руководителей пошел по залам, подходя то к одному, то к другому столу, поздравляя питомцев академий и высказывая добрые пожелания; пили с ними по рюмочке. Когда в наш зал вошел товарищ Мануильский, мы стали его качать, осторожно подбрасывая чуть ли не до потолка.

Ужин проходил в теплой и дружеской обстановке. Кое-кто хватил лишнего и шумно высказывался, не обращая внимания на подсадных в штатском. Те слушали, наблюдали, но в разговор не вмешивались.

Руководители как-то незаметно ушли. Дело близилось к концу. Я с двумя товарищами выбрался из помещения, когда многие еще не подавали виду, что пора сматываться, чтобы пройтись по территории Кремля, прежде чем отправиться домой. Хотелось взглянуть на Царь-пушку и Царь-колокол. Там, где стояли эти реликвии, освещалось слабо. Как только мы остановились у Царь-пушки, возле нас возник человек в штатском и заявил, что здесь стоять нельзя. После сдержанной дискуссии со стражем порядка мы вышли из кремлевских ворот на Красную площадь.

6

Сообщение о речи Сталина на приеме в Кремле 5 мая 1941 года вызвало живой интерес мировой прессы. Иностранные корреспонденты сбивались с ног, стараясь выяснить содержание этой речи, имевшей важное значение, произнесенной фактическим руководителем Советского государства и вождем советского народа перед командирами Красной армии в неспокойное время Второй мировой войны, вмешательство или втягивание в которую Советского Союза должно будет оказать решающее влияние на ее дальнейший ход и окончательные результаты.

Но эта речь так и не появилась на страницах газет ни в нашей стране, ни за границей. Сенсации не было. Сообщение о ней ограничилось заметкой в газете «Правда» под заголовком: «Торжественное собрание в Большом Кремлевском дворце, посвященное выпуску командиров, окончивших военные академии».

Даже такой известный английский журналист, как Александр Верт, в своей книге «Россия в войне 1941–1945», написанной много лет спустя, упоминая об этом выступлении И.В. Сталина, смог привести только выдержку из упомянутой заметки в газете «Правда», где было сказано: «Товарищ Сталин в своем выступлении отметил глубокие изменения, происшедшие в последние годы в Красной армии, и подчеркнул, что на основе опыта современной войны Красная армия перестроилась организационно и серьезно перевооружилась. Товарищ Сталин приветствовал командиров, окончивших военные академии, и пожелал им успеха в работе. Речь товарища Сталина продолжалась около сорока минут, была выслушана с исключительным вниманием».

Приведя эту выдержку из советской газеты, Александр Верт заметил: «Ясно, что за 40 минут он сказал гораздо больше, чем только это».

Иностранный корреспондент был прав.

Глава 6

Накануне

1

«Южный экспресс» плавно отошел от Курского вокзала и развивал скорость, оглашая окрестность продолжительными гудками локомотива, время от времени выдыхающего белесые шлейфы пара. По обширным просторам полей ползли трактора, завершая весенний сев. В бело-розовом убранстве просматривались стройные ряды фруктовых деревьев. Весна была в самом разгаре, прозрачно дымясь над пахотой и сочно позеленевшими рощами. После длительного бега поезд останавливался на больших станциях, проскакивая без замедления хода второстепенные и быстро мелькавшие полустанки. На остановках пассажиры выходили из вагонов подышать свежим воздухом и запастись продовольствием и прохладительными напитками в вокзальных буфетах и на пристанционных базарах. Обстановка выглядела обычно, спокойно. В залах для транзитных пассажиров и у билетных касс толпились весело настроенные и прилично одетые люди. Многие были с детьми, преимущественно дошкольного возраста. Ехали в отпуска, командировки, на курорты, в гости к родственникам. Наступавшее лето тянуло жителей северных городов на благодатный юг, к морю. В общем, жизнь текла мирно, деловито, ритмично. Поезда проходили точно по расписанию. Ничто предвоенную обстановку не напоминало.

Но я смотрел на все это по-своему, охваченный размышлениями о прошлом и будущем. В неизбежности в ближайшее время войны у меня не оставалось ни малейшего сомнения. Но я верил в силу нашего Советского государства, в победу над врагом, если он осмелится напасть на нас. Однако я не был большим оптимистом в этом вопросе и не верил в быструю и легкую победу. Опыт недавних войн и военных конфликтов в Испании, в Финляндии, у реки Халхин-Гол, который мне пришлось изучать и осмысливать,

раздумья над участью Польши и Франции, а также теоретическая учеба в академии и впечатления от речи И.В. Сталина на приеме не позволяли разделять суждения некоторых легковерных оптимистов о том, что наши братья по классу, то есть трудящиеся капиталистических стран, не только не станут воевать против нас, а наоборот, с нападением империалистов на страну социализма повернут оружие против собственной буржуазии и совершат пролетарскую революцию чуть ли не во всем мире. Я ясно представлял себе сложность отношений между государствами и нациями, между их политическими группировками, силу пропаганды и обмана правящими классами трудового народа, насилия над ним, На основе изучения марксистско-ленинской науки, военной истории и сущности гражданской войны в нашей стране я в общем-то знал рычаги, толкающие народные массы друг против друга, нередко ради чуждых им интересов. И в то, что трудящиеся капиталистических стран не пойдут на нас войной в составе армий своих государств, я не верил. Да это в последнее время и не муссировалось пропагандой. Современные войны ведутся массовыми армиями, которые нельзя создать из одних эксплуататоров. Правящие классы гонят в бой прежде всего трудящихся. Это ясно. В самом деле, если бы дело обстояло именно так, как иной раз утверждали упомянутые выше сверхреволюционные оптимисты, то капиталисты не решились бы на войну с нами. Разве в Испании на стороне Франко воевала только буржуазия, разве в японских дивизиях, напавших на МНР в 1939 году, были одни капиталисты? – рассуждал я. Нет, дело обстоит куда сложнее. При капитализме народ своей судьбой до поры до времени не распоряжается, он не волен уклониться от войны другим путем, кроме как революционным. Но для этого должна созреть революционная ситуация, вспоминалась теоретическая трактовка. Ведь войну подготавливают и развязывают, а следовательно, и ведут правительства, а исполнителем ее, живым материалом, пушечным мясом является народ, главную массу которого составляют трудящиеся. Как в производстве материальных благ, так и на войне главная и основная тяжесть ложится на плечи трудового народа. Правительства и правящие классы располагают многими и разнообразными средствами и способами, чтобы бросать в пожарище войны если и не все, то почти все способное воевать население. Ведь немецко-фашистская многомиллионная армия состоит преимущественно из трудового народа, одурманенного нацистским угаром и направляемого рычагами принуждения и террора, а также заманчивыми посулами.

Да, думалось, война приближается и будет она нелегкой – на то и война!

Для меня, как и для большинства, а может быть, и всех моих товарищей по академии, было почти несомненным – это красной нитью проходило во всей нашей учебе и прививалось в политическом воспитании, – что мы будем воевать только на чужой территории, что мы в ответ на нападение перейдем в наступление и будем наступать вплоть до полного разгрома врага. Оборона может иметь место только как вынужденное, временное явление, когда наступление или невозможно, или нецелесообразно в то или иное время, на том или ином направлении. Победа может быть достигнута только решительным наступлением, завершаемым уничтожением или пленением живой силы противника.

«Мы чужой земли не хотим, но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому», – вспоминался оптимистический тезис. И все же снова и снова вставали во весь рост вопросы: когда же грянет война, как это произойдет, как она сложится, сколько времени будет продолжаться? Что ожидает самого меня? Сомнений же в нашей победе не возникало: таких мыслей нельзя было допустить. И их не было.

Я снова воспроизводил в памяти речь И.В. Сталина, готовясь к ее пересказу в штабе округа.

Мои нестройные рассуждения в пути не были признаком ни отчаяния, ни робости, ни уныния перед лицом надвигающихся великих событий. Наоборот, настроение было приподнятым. Для профессионального военного это даже интересно и захватывающе – применить на практике свои знания, выполнить долг перед Родиной, свершить воинский подвиг, отдав дань своей военной профессии сполна. Это, как мне представлялось, возможно только на войне. И все же войны не хотелось.

Страна восстановила, наладила и подняла народное хозяйство, установила порядок. Люди стали жить хорошо, трудятся с радостью, духовно развиваются и довольны своим положением, жизнью, результатами труда. А война, безусловно, затормозит на какое-то время наши великие стройки, отвлечет от мирного труда много людей, поглотит массу материальных средств, вызовет человеческие жертвы и разрушения, наплодит сирот и оставит вдов. Не хотелось, чтобы люди снова стали жить хуже. Даже небольшая война с Финляндией заметно повлияла на положение в стране, нарушила в известной мере нормальный ход жизни, вызвала трудности. Это я знал. Война же с Германией – совсем другое. Это вступление нашей страны во Вторую мировую войну со всеми вытекающими последствиями, академически рассуждал я, стараясь мысленно представить эти последствия. Конечно, я не мог даже приблизительно нарисовать себе картину напряжения, жертв и страданий, разрухи и разорения, которые потом принесла нашему народу и каждому из нас эта гигантская бойня.