Рапорт из Штутгофа
Шрифт:
— О господи! — воскликнул один норвежец, секретарь отделения профсоюза, стоявший возле меня. — О господи, они избивают старух!
Несколько норвежцев и датчан видели, как женщин швыряли на подводы, где их принимал Убийца-Майер. Сегодня глаза у него были ещё более безумными, чем обычно. Когда евреек погрузили на подводы, эсэсовец обратился к ним с маленькой речью:
— Когда человек проработает в нашем лагере несколько лет, он очень устаёт, не так ли? Поэтому мы решили дать вам возможность отдохнуть. Ну как, вы довольны? — Глаза его светились садистской радостью.
— Мы
— Этого он не ожидал, — сказал один из товарищей, наблюдавших эту сцену.
Подводы тронулись с места. Но и сейчас ещё эсэсовцы пытались маскировать подготавливаемые убийства. Подводы выехали из лагеря, миновали город Штутгоф и лишь после этого вернулись к крематорию.
Через несколько часов я лежу на своей койке. В это воскресенье в бараке относительно спокойно. Стоит удушливая жара, ни ветерка. Все окна распахнуты настежь, чтобы в комнату попадало хоть немного воздуха.
Крематорий работает на полную мощность. Из трубы валит тяжёлый, удушливый дым и стелется над затихшим лагерем, словно гигантское вонючее одеяло.
Мимо моей койки проходит садовник и бросает на неё газету. Это «Политикен», которую он «организовал» в садоводстве.
Я нетерпеливо просматриваю газету. Мой взгляд останавливается на одном рисунке. Это человек в роговых очках; он сидит, удобно развалившись в шезлонге, и обозревает морские дали. Воздушный и элегантный рисунок, сделанный чисто по-копенгагенски. Под ним — стихотворение, Я прочитываю первую строчку: «Кто услышит звон колокольчиков?» — и в тот же миг явственно ощущаю запах горелого мяса.
Я отбрасываю газету, зарываюсь головой в грязное одеяло и в отчаянии шепчу: «Кто услышит звон колокольчиков?»
— Что нового в газете? — спрашивает старик Томас со своей койки.
— Оставь меня в покое, — отвечаю я,
24. В НОЧЬ НА 22 ИЮНЯ 1944 ГОДА
Вначале мая газовая камера была готова. Она находилась рядом с крематорием. Это было квадратное строение с одной-единственной дверью, которая закрывалась герметически. В плоской бетонной крыше был люк, который тоже закрывался герметически.
Мы прекрасно знали, что это тазовая камера. Но эсэсовцы утверждали, что это помещение для дезинфекции. Иногда из какого-нибудь барака выволакивали одежду, одеяла и матрацы, тащили всё это в газовую камеру, закрывали двери и бросали в люк патрон с газом «циклон». Газ убивал вшей, но не причинял ни малейшего вреда гнидам, так что вся эта работа делалась впустую.
После освобождения я видел у русских дезинфекционные камеры, установленные на машинах. Они действовали гораздо более эффективно. Одежда в этих камерах нагревалась до 100–120 градусов, после чего погибали не только насекомые, но и их яйца.
Вскоре газовая камера стала использоваться по своему прямому назначению. 21
Почти все старосты блоков были мобилизованы на помощь эсэсовцам. Первую группу, 50 человек польских заключённых, подвели к воротам. Там им связали руки. Многие из них попытались убежать обратно в лагерь. Одного поймали прямо перед нашими окнами, сбили с ног и связали. Среди беглецов были отец и сын. Мальчику было 12 лет, и его успел полюбить весь лагерь.
Под конвоем эсэсовцев, вооружённых автоматами, заключённых вывели из лагеря. Количество часовых на сторожевых вышках было удвоено. То, что случилось после, объясняют по-разному. Во всяком случае, известно, что, когда колонна смертников проходила мимо парка, появилась команда строительных рабочих; их должны были задержать в старом лагере, но по недоразумению отправили в новый. В этой команде, кстати, работал один датчанин, молодой каменщик из Орхуса.
Когда две колонны встретились возле сада, среди смертников началась паника. Мальчик выскочил из колонны и, хотя у него были связаны руки, попытался перелезть через ограду сада.
Эсэсовцы открыли стрельбу. Начался переполох, и все заключённые бросились врассыпную. Воздух разрывался от выстрелов, над лагерем свистели пули. Мы соскочили с коек и прижались к полу. Стрельба продолжалась несколько минут.
Одному заключённому из 1-го блока перебило руку пулей, которая, пройдя сквозь деревянную стенку барака, фактически превратилась в пулю «дум-дум». В 5-м блоке, куда вскоре переехали датчане, двое заключённых было убито во флигеле «б» и двое ранено во флигеле «а».
Потом оказалось, что было убито 27 смертников, в том числе и польский мальчик. Остальных загнали в газовую камеру и задушили «циклоном».
Наступил черёд оставшихся пятидесяти поляков. Ещё в бараке их связали и под усиленным конвоем отвели в газовую камеру, которую уже очистили от трупов.
В эту ночь были подняты на ноги все капо и старосты блоков, на которых эсэсовцы могли положиться.
Одни связывали руки обречённым на смерть, другие вместе с эсэсовцами разыскивали в темноте возле сада трупы застреленных, бросали их на подводы и везли в крематорий. Рядовые заключённые в этой операции не участвовали.
На следующее утро во время поверки случилось нечто неслыханное в истории лагеря: староста лагеря выступил, с официальным разъяснением по поводу событий вчерашнего вечера. Разъяснение прозвучало отчётливо и достаточно громко на русском и польском языках:
— Эти сто заключённых были партизанами. В результате соответствующего расследования им был вынесен смертный приговор. Когда их вели на казнь, они попытались бежать. Пришлось открыть огонь… Предупреждаю: всякий, кто попытается бежать, будет застрелен на месте. Разойдись!