Рапсодия любви
Шрифт:
Они едва уговорили хозяина найти для лошадей немного свежей соломы. Ложась в этот вечер на жесткий, как камень, тюфяк, лорд Хейвуд подумал, что лошади, без сомнения, проведут эту ночь гораздо лучше, чем они сами.
Впрочем, он не жаловался. Военная походная жизнь, особенно в тот период, когда им приходилось разбивать походные биваки в голых, суровых горах Португалии, научила его довольствоваться минимальными удобствами.
И тем не менее он не собирался задерживаться здесь ни секундой дольше, чем это было необходимо, потому что по своим удобствам эта комната в придорожной гостинице была сравнима разве
Он поднялся с первыми рассветными лучами и обнаружил, что Картер уже оседлал лошадей.
На завтрак им предложили несколько ломтей хлеба, кусок жесткого сыра и масло с прогорклым запахом.
— Я, пожалуй, потерплю до дома, — заметил лорд Хейвуд, отодвинув все это в сторону.
Он расплатился с хозяином гостиницы, и они тронулись дальше в путь.
Когда они наконец доехали до мест, так хорошо ему знакомых, лорд Хейвуд сразу вспомнил трепет, охвативший его, когда он только вступил на английскую землю в Дувре после долгих лет, проведенных на чужбине.
Теперь все эти земли по праву принадлежали ему, они были неотъемлемой частью его жизни, вошли в его плоть и кровь. Здесь прошли его детство и юность, и, едва ступив на эту землю, он сразу же погрузился в воспоминания, о которых, как полагал, давно забыл и думать.
Эти воспоминания, как яркие живые картины, вставали у него сейчас перед глазами.
Он видел, как билась на конце лески первая пойманная им рыба. Лорд Хейвуд вновь ощущал струи воды, холодящие кожу, когда он, быстро рассекая воду, плыл по озеру, а потревоженные лебеди бросались от него врассыпную, возмущенные его внезапным вторжением в их спокойную жизнь. Купаться в озере ему категорически запрещалось, и, конечно, его не раз ругали за это, но он не мог отказаться от такого удовольствия.
Он вспомнил, как подстрелил свою первую дичь, голубя, и с гордостью принес домой, чтобы показать отцу. Потом был первый убитый им кролик, первая куропатка, первый фазан.
И, конечно, его первый пони — самая большая, ни с чем не сравнимая радость, — он тогда едва научился ходить. Потом был пони покрупнее, и наконец лошади, всегда самые быстрые, на которых он мог мчаться, обгоняя ветер.
Эти воспоминания, так же как и земля, по которой они сейчас ехали, были неотделимы от него, как дыхание, как сама жизнь. Молодой лорд Хейвуд прекрасно понимал — что бы ни случилось в будущем, эта земля всегда останется частью его жизни, которую он никогда не сможет потерять и никогда не сможет покинуть.
Накануне он сказал Картеру:
— Если ты поедешь со мной, тебя вряд ли ожидает легкая, приятная жизнь. Англия теперь не та, что была, когда мы ее покидали, и все, что я сейчас могу обещать тебе, — это что, возможно, нам даже не каждый день удастся пообедать.
Он помолчал несколько мгновений, а затем добавил:
— Честно говоря, я пока совершенно не представляю, откуда мне взять деньги, чтобы платить тебе.
Насчет этого не извольте беспокоиться, сэр, — ответил Картер. — Мы же как-то устраивались, когда шла война, а что до обеда, так осмелюсь сказать, уж я как-нибудь сумею добыть нам провизию, не впервой. Лорд Хейвуд рассмеялся.
— Если ты попытаешься это сделать, то в один прекрасный день тебя повесят или сошлют на каторгу за воровство, если то, что ты украдешь, будет превышать по стоимости
Картер ухмыльнулся:
— Я и то всегда думал: слава богу, что эти французские фермеры такие никудышные стрелки!
Лорд Хейвуд ничего не ответил, считая рассуждения Картера совершенно недопустимыми.
Он не раз говорил ему, что англичане в отличие от французов всегда должны платить за все, что они берут у жителей страны, на территории которой сражаются. Но все было бесполезно. Картер предпочитал поступать согласно своим представлениям о том, что следует или не следует делать.
Сколько раз полковнику приходилось возвращаться на очередную ферму, с которой Картер стащил пару кур или молодого барашка, чтобы заплатить доведенному до бешенства и, разумеется, крайне враждебно настроенному по отношению к англичанам хозяину. Французы охотно брали у него деньги, удивляясь подобной честности.
— Надеюсь, ты еще сможешь найти достаточно кроликов и другой дичи в лесах поместья, — сказал лорд Хейвуд. — По крайней мере, это моя собственность, а значит, и твоя, если ты сумеешь ее поймать или подстрелить. Таким образом ты докажешь, что мы пока в состоянии сами себя обеспечить, как это и полагается настоящим мужчинам.
Однако, проезжая по знакомым местам, лорд Хейвуд начинал подозревать, что в его лесах осталось не так уж много кроликов и куропаток, как он надеялся. Не было видно и никаких признаков фазанов, которые в былые годы в изобилии встречались в лесу.
Лорд Хейвуд рассудил, что с тех пор, как он уехал, здесь просто не хватало лесничих,
чтобы приглядывать за лесными угодьями и охранять их от местных жителей. Те же, в свою очередь, предпочитали нарушить закон с риском подвергнуться суровому наказанию, если их застанут на месте преступления, чем умереть от голода.
«Несомненно, дела в деревне не могут быть так плохи, как кажется на первый взгляд», — пытался успокоить себя лорд Хейвуд.
Но вскоре подобные мысли вылетели у него из головы, так как вдали показались смутные очертания его родного дома, едва различимого в .предрассветной дымке. Было раннее утро, и над озером, расположенным на территории поместья, плавал густой туман, сквозь белые клубы которого смутно проступали стены старинной часовни.
Хейвудское аббатство, когда-то построенное трудолюбивыми монахами, пришло в полный упадок, и к настоящему времени от самого аббатства почти ничего не сохранилось, кроме этой часовни.
Второй лорд Хейвуд поручил Роберту Адаму, тогда еще совсем молодому человеку, построить на территории аббатства дом, который бы соответствовал его непомерным притязаниям и не менее огромному состоянию. Поэтому весь ансамбль поместья, выдержанный в неоклассическом стиле, поражал своей величественностью и производил внушительное впечатление. От главного здания с колоннами и центральным портиком отходили в обе стороны два жилых крыла, придавая всему строению строгую завершенность. Изысканная, совершенная гармония, которая отличала это здание, была характерна для всех последующих работ Роберта Адама, ставшего с годами одним из самых известных английских архитекторов восемнадцатого столетия.