Раретитет Хакера
Шрифт:
– Прости, милая, – ответил я, крепко обнимая ее и не переставая гладить плечи, бока и спину, – Идем скорее, искупаешься!
– Ногам холодно, – виновато произнесла она, искоса посмотрев на меня.
Я с улыбкой подхватил ее на руки, – она казалась невесомой, или удовольствие этого соприкосновения повергало меня в эйфорию – и, сказав, – Что нам холод?! Мы тебя на руках не то что до ванной, до... – чуть не сказал: «спальни» – до Африки донесем! – но понес, все же, в ванную.
– Меня никогда мужчина на руках не носил, – вдруг сказала она, негромко, с оттенком
«Ложись, проклятьем заклейменный!» – досадливо подумал я, опасаясь, что она заметит, почувствует мое возбуждение.
Опустил на коврик. Включил горячую воду, облил кипятком ванну, так, что пар поднимался к потолку и таял там; делая все это, одновременно я просто не мог спустить глаз с моей красавицы, теперешняя одежда которай при ярком свете не выдерживала никакого критического или просто внимательного взгляда.
Кажется, она заметила мое внимание, отчего скрестила руки, закрывая грудь, и сказала, – Я очень испугалась. А ты?
– Тоже, – ответил я, убавляя кипяток и начиная набирать воду в ванную, и подставляя под кран побку, полную шампуня, чтобы Настя могла лечь в воду, как Афродита, окруженная королевским покрывалом белой искрящейся пены.
– А почему ты меня не ругаешь?
– За что? – удивился я, сразу же вспоминая запечатленные в моем сердце страстные слова, дыхание и звуки поцелуев.
– Тогда почему не хвалишь? – улыбнулась она.
– Ты умница. Ты очень рисковала. Не знаю, как тебе пришло в голову изобразить то, что ты так старательно изображала, но тебе это удалось.
– Нас спас Бог, – печально сказала она, – Не мог он больше смотреть, как я мучаюсь. Вот и спас... Ты веришь в Бога?
– Как тебе сказать, – задумался я, присаживаясь на край ванны, – Здесь так просто не ответишь. А зачем тебе?
– Вот я не верила. А он меня так наказал...
– Что, снова плакать? – осведомился я, – Хватит, не время. Лучше лезь в воду, уже нормально набралось. Я пошел.
– Подожди, – требовательно сказала она, – Ты меня принес, ты меня и опусти!
«Ты что, хочешь, чтобы я заменил тебе отца?» – удивленно подумал я, а вслух спросил, движимый эгоистическим мужским желанием, – Прямо в одежде и опускать?
– Прямо в одежде, – ответила она, слегка усмехнувшись, – Все равно пора стирать.
Я взял ее на руки, поднял над ванной, покачал несколько секунд из стороны в сторону, словно убаюкивая ребенка; она смотрела куда-то вбок, и я отчетливо видел, как напряглись ее соски, как приоткрылся рот, – жемчужно блестели ровные влажные зубы.
– Приготовься, – сказал я, – Опускаю. – и опустил ее в воду.
Мне показалось, что в быстром движении, последовавшем вслед за тем, – она со смехом метнула в меня полную пригоршню пены – выразилось ее разочарование. Но все, что я описываю – это все, что я воспринимаю, а в ее желаниях, в отличии от сових, я не был уверен: слишком легко истолковать поведение свободно воспитанной современно девушки так, как тебе хочется...
– Купайся тут, пиратка, – засмеялся я в ответ на ее улыбку.
– Ой, как тепло! –
К какому разряду отнести свою подругу, я не знал.
– Валерий Борисович! – тем временем позвала она, вынимая из пены руку и пытаясь схватить мнея за рукав рубашки, – Ты не мог бы дать мне поносить что-нибудь? А то ты совсем засмущаешься, если я буду бегать по твоей квартире голой.
– А домой ты возвращаться не собираешься?
Она прекратила улыбаться и поглядела на меня с некоторым испугом.
– Они же меня убьют, – оправдываясь, сказала она, хотя не было точно известно, будут ли после такой неудачи еще «они».
Я смутился.
– Прости, Настенька, просто не подумал... Я тебе рубашку оставлю, а вообще можешь мой банный халат надеть... Слушай, давай я тебе что-нибудь куплю! У тебя какой размер?
– Восемьдесят пять-шестьдесят-восемьдесят пять! – ответила она совершенно серьезно, глядя на меня своими дымчатыми глазами.
– А нормальным языком?
– А нормальным языком, просто пойдем вместе и купим. У меня, в конце концов, есть деньги. А кроме того, тебе мой отец дал шестьсот долларов. На эти деньги можно одеть меня с ног до головы... если, конечно, будет желание!
– Хорошо, как высохнет все твое, так и пойдем. Только разве успеет к вечеру?
– Завтра утром пойдем, – пожала плечами она, водя пальцем по пене, лопая бесчисленные пузыри, – А один день я и так прохожу.
– Ладно, купайся спокойно, пойду я, – попрощался я и вышел.
– Мареев! – окликнула Настя у самой двери, – Ты только не уходи без предупреждения... а то я же в твоем доме ничего не знаю!
– Не уйду, Настя, не уйду, – ответил я.
Приятель деловито гудел, уже перестав урчать и перемигичаться, это говорило о том, что данное ранее задание выполнено.
Я положил пистолет рядом и включил монитор, вежливо здороваясь, желая доброго вечера, утверждая, что хочу подкинуть информации, и выбирая речь.
Все это время, время механических, закрепленных в голове и в руках действий, я обдумывал сложившуюся ситуацию.
Мы, – я, и тот, кто убил Горелова и, возможно, послал убийц к Штерну, может быть, расправился с Самсоновым, стояли друг напротив друга, и от быстроты действий каждого из нас зависело, кто кого переиграет.
Я знал, что он существует, как неведомый мне преступник, и что он причастен к этому делу, и что его люди уже пытались меня убить.
Он знал, что я это знаю, и что если не заткнуть мне рот, вся грандиозная всероссийская выставка икон может стать его гибелью.
Времени на перевозку икон из одного хранилища в другое у него уже не оставалось, так как выставка должна была открыться сегодня, в шесть вечера, в музее имени Радищева. Возможности спрятать их от тех, кто может взыскать за незаконный провоз и торговлю, зависели от личного усердия, ума и сговорчивости тех, кто будет проверять фонды выставки.