Раса, язык и культура

Боас Франц

В прошлом немецкий иммигрант, Боас в своих сочинениях частенько прибегал к помощи родного языка. С годами выработалась даже особая стратегия, видимо осознанная, как манипулировать приобретениями двуязычия. Изначально он считал немецкий куда более приспособленным для целей науки, что все основное в мире вышло или выходит на нем, и соответственно предпочитал создавать свои самые важные сочинения тоже на этом языке, либо дублировал их потом специально для немецкого читателя. Но постепенно функции немецкого в использовании его Боасом сузились. На этом языке он мог писать то, что по какой-то причине нежелательно было публиковать на английском, например, что-то слишком смелое или еще недостаточно проверенное. Помимо этих ситуаций антрополог по необходимости рассчитывал на немецкоязычную аудиторию в целях пропаганды своих общественно-политических взглядов, скажем, когда активно включился в борьбу против усиления расизма в Германии.

Авторизованные переводы немецких работ Боаса, доселе неизвестных англоязычной публике, формируют одну седьмую от всего содержания сборника. Они касаются самых разных тем, от расы и наследственности – “Influence of Heredity and Environment Upon Growth” (1913), “The Analysis of Anthropometrical Series” (1913), “Race and Character” (1932) – до языка квакиутль (кваквала) – “Metaphorical Expression in The Language of The Kwakiutl Indians” (1929)

и “Religious Terminology of The Kwakiutl” (1927). Обычно в Боасе видят специалиста по этнологии Северной Америки, в особенности одного ее региона – Северо-западного побережья. Этот стереотип разрушают две статьи сборника – “The Concept of Soul Among the Vandau” (1920) и “The Relationship System of The Vandau” (1922), также впервые увидевшие свет в Берлине, в журнале Zeitschrift fur Ethnologie. Материал для написания обеих поступил от Камбы Симанго из португальской колонии Ньяса (совр. Мозамбик), который в 1919 году проходил обучение в Нью-Йорке.

И идейно, и композиционно сборник «Раса, язык и культура» явно обнаруживает преемственность от другой известной боасовской работы – «Ум первобытного человека» [14] , которая в немецких дополненных изданиях даже носила название “Kultur und Rasse”. Эта относительно ранняя книга тоже содержала целые пассажи про язык, включенные автором, по выражению Дж. Стокинга, методом «ножниц и клея», из еще более ранних работ, например статьи «О чередующихся звуках» [15] . А кроме того, «Ум первобытного человека» точно также открывают проблемы, сформулированные предельно естественнонаучно; но затем читателю поэтапно предлагается признать, что расовое разнообразие человечества не имеет особого значения, и что каждая попытка изучения биологической природы человека неизбежно переводит нас в плоскость культуры.

14

Boas F. The Mind of Primitive Man. A course of lectures delivered before the Lowell Institute, Boston, Mass. and the National University of Mexico, 1910–1911. New York: Macmillan, 1911; Боас Ф. Ум первобытного человека / Пер. с англ. А. М. Водена. М.; Л.: Гос. изд-во, 1926.

15

Boas F. On Alternating Sounds // American Anthropologist. Vol. 2 (1889). P. 47–53; Боас Ф. О чередующихся звуках / Пер. с англ. И. В. Кузнецова // Этнографическое обозрение. 2022. № 4. С. 162–166.

Несомненно, это общее движение отражает развитие взглядов самого Боаса. Регна Дарнелл, специально рассматривавшая его роль в профессионализации физической антропологии, подмечает, что в ранние годы полевых исследований на Северо-западном побережье антрополог ожидал в частности, что использование краниологических находок поможет определить маршруты древних миграций и таким образом реконструировать культурную историю региона. Но примерно к 1897 году Боас разочаровался в ценности антропометрических данных и все чаще стал обращаться к собственно этнологическому материалу. Озарение пришло к нему во время исследований иммигрантов и их детей в городах Америки: такие признаки, как головной указатель и рост, подвержены быстрым изменениям, а значит непригодны для выведения устойчивых типов, по которым он намеревался сравнивать индейские народы [16] .

16

Darnell R. The History of Anthropology: A Critical Window on The Discipline in North America. Lincoln: University of Nebraska Press, 2021. P. 337–338.

С одной стороны, выход «Расы, языка и культуры» можно расценивать как своего рода подведение итогов, лебединую песнь – ведь слабеющему и больному профессору-эмериту оставалось жить всего-то пару лет, и необходимо было расставить все точки на i! С другой – давали о себе знать внешние вызовы. В первую очередь они были связаны с приходом к власти на родине Боаса нацистов, развязавших новую мировую войну. Из Германии не смогли выехать некоторые его близкие родственники; до конца неясна судьба семьи Тони – старшей сестры Франца. В Нюрнберге среди запрещенных «неарийских» книг, которыми разжигали костры, оказалась и боасовская “Kultur und Rasse”. Да и в Америке осознание коричневой угрозы происходило не так быстро, как хотелось. Вспоминает Джин Уэлтфиш, еще одна студентка «папы Франца», бывшая в те годы замужем за А. Лессером:

[В] 1939 году, на заседании Антропологической ассоциации, на котором председательствовал Сепир, встал вопрос о резолюции против классификации рас нацистов. Сепир предложил резолюцию. После этого все собрание разделилось. Оказались на одной стороне большинство народа, а на другой – бедная маленькая группка, в которую входили Боас, ты [Лессер], я, Мэй Эдел и Глэдис Рейчард. Мы голосовали за эту резолюцию. Вся же остальная банда восстала и проголосовала против на том основании, что немцы – дружественная держава. Затем Сепир со своим тонким чувством юмора сказал: «Эту резолюцию предложил А. Э. Хутон из Гарварда». Все думали, что голосуют против резолюции, предложенной Боасом [17] .

17

Lesser A. Franz Boas // Totems and Teachers. Perspectives on the History of Anthropology / Sydel Silverman, ed. New York: Columbia University Press, 1981. P. 30.

Безусловно, Боас, чувствовавший более, чем кто-либо, что его авторитету ученого брошен вызов, собрал в кулак все силы, чтобы еще раз напомнить, как ему казалось, основополагающие истины. Несмотря на настоящую полифонию идей, тем и сюжетов, центральным в сборнике оставалось боасовское видение расового вопроса. Неслучайно, что уже во вступительной части им специально оговорено: «Термины “раса” и “расовый” повсеместно используются в том смысле, что они означают совокупность генетических

линий, представленных в популяции» [18] . Дарнелл подчеркивает, что эти слова отражали результаты исследований формы головы иммигрантов, предпринятых антропологом в начале XX века, и означали изменение языка биологической антропологии в целом [19] . Вместо воспроизведения привычного взгляда на расу как на что-то единое по типу подвида у животных, с общностью происхождения и даже со своей специфической «расовой» психологией, Боас призывает к критическому пересмотру самой этой концепции. Впереди – только еще более радикальный вывод Лессера, что, не обладая практической ценностью для понимания истинного распределения человеческих вариаций, раса эпистемологически аналогична «эфиру» в физических науках. Увы, но соответствующая лессеровская статья, опубликованная ничтожным тиражом в малоизвестном журнале [20] , осталась практически не замечена, и дело деконструкции расы было завершено уже в послевоенной антропологии такими личностями, как Эшли Монтагю и Ф. Г. Добржанский.

18

Boas F. Race, Language and Culture. P. v.

19

Darnell R. The History of Anthropology. P. 132–133.

20

Lesser A. On the Meaning of Race // Race: Devoted to Social, Political and Economic Equality. 1935. Vol. 1. № 1. P. 21–24, 48–49; Belmonte Th. Alexander Lesser (1902–1982) // American Anthropologist. New Series. 1985. Vol. 87. № 3. P. 638–639.

Однако, подчеркивает Дарнелл, влияние в этом вопросе Боаса нельзя понимать исключительно через призму одного только развития его идей. Институциональный аспект здесь не менее важен. В первые два десятилетия XX века ученый стремился поставить под свой контроль антропологические исследования в Америке. Это привело к появлению первых профессиональных кафедр антропологии, но и задвинуло на задворки прошлого по-своему яркую правительственную (вашингтонскую) и музейную антропологию, доминировавшую до Боаса. Если смотреть с позиций сегодняшнего дня, то многие из высказываний мэтра удивительно современны, тогда как другие явно устарели. Так, непонимание им генетики завело боасовскую антропологию в направлении противоположном нарождавшейся тогда же профессиональной физической антропологии. В то время как ученики и единомышленники Боаса продолжали работать в основном в области культурной антропологии, усилившаяся после 1920 года специализация делала все менее и менее боасовской новую дисциплину, погруженную в вопросы происхождения и биологической эволюции человечества. Преемственность между наследием Боаса и современной физической антропологией не так очевидна [21] .

21

Darnell R. The History of Anthropology. P. 344–346.

Ближе к нашему времени вспыхнула даже дискуссия о том, насколько адекватными были выводы ученого относительно пластичности расовых признаков – центрального места в его построениях. Крупный историк науки Карл Деглер выразил крайний скепсис, так ли уж обосновано научными доказательствами изгнание биологии (дарвинизма) и расового фактора из всяческих моделей, объясняющих социальное поведение человека? Кори Спаркс и Ричард Джэнтц, перепроверив боасовские подсчеты изменений в формах головы и тела у потомков иммигрантов, пришли к выводу о неоправданном экологическом детерминизме их автора. Но дальше Клэренс Гравли, Рассел Бернард и Уильям Леонард на тех же самых данных в общем подтвердили правоту Боаса в этом вопросе, и что важно, используя при этом инструментарий, недоступный в его время [22] .

22

Degler C. In Search of Human Nature: The Decline and Revival of Darwinism in American Social Thought. New York; Oxford: Oxford University Press, 1991. P. 84–104 et al.; Sparks C. S., Jantz R. L. A Reassessment of Human Cranial Plasticity: Boas Revisited // Proceedings of the National Academy of Sciences. Vol. 99. № 23 (2002). P. 14636–14639; Gravlee C. C., Bernard H. R., Leonard W. R. Heredity, Environment, and Cranial Form: A Reanalysis of Boas’s Immigrant Data // American Anthropologist. Vol. 105 (2003). P. 125–138.

Примерно тоже можно сказать и о судьбе отдельных лингвистических идей ученого, наследие которого мы здесь рассматриваем. Уже писалось, например, что открытие фонемы, казавшееся многим прогрессивным в 1930–1950-е годы, и, похоже, так и не принятое Боасом, фактически обернулось отказом от характерного для него рассмотрения фонологии под углом зрения грамматики. Взгляд на язык, присутствовавший уже на боасовской стадии, затем отторгнутый, вернется в науку только после прихода хомскианства, на следующем витке истории [23] . Две статьи о проблеме классификации американских индейских языков, включенные в сборник, отражают скептическое отношение их автора как к методике европейской компаративистики, так и вообще к ценности построения генеалогической классификации, что долгое время многим специалистам тоже казалось явной архаикой. Но в своей борьбе с европоцентристскими схемами эволюции ему важно было подчеркивать значение не происхождения, а воздействия среды, как и на других полях, и прежде всего в физической антропологии. И современная лингвистика как будто бы также готова отказаться от «сенсационных» теорий индоевропеистов-современников Боаса, отождествлявших праиндоевропейский язык с мифическими ариями, позже переосмысленными в создателей культуры курганов, а еще позже – в носителей гаплогрупп R1b и R1a.

23

Кузнецов И. В. К лингвистическим воззрениям Франца Боаса // Вопросы языкознания. 2023. № 3. С. 154.