Расеянство
Шрифт:
–Слабительное попробуйте. И обливания холодной водой.
Фердинанд Риттер фон Гебра больше не увидел этого своего больного – спустя две недели, когда он вернулся из отпуска, ему объявили, что Игнац Филип Земмельвайс скончался…
«…Общество не всегда умеет вовремя признать свои ошибки. В этом – его главная беда. Напротив, вместо их признания, зачастую оно начинает упорствовать в своем невежестве. Но оно не безнадежно до тех пор, пока, хоть и поздно, вовсе сознается и падает перед наукой и современной мыслью ниц. Вскоре после смерти Земмельвайса о нем вспомнили – Листер открыл антисептику, и тут выяснилось, что этот малоизвестный венгерский врач, оказывается, сделал свое открытие много раньше. Труды Земмельвайса стали печататься миллионными тиражами, больницы
7. Не ждали
Моисей Самуилович сошел с вагона поезда на Казанском вокзале. «Надо же, – подумал он, – отсюда улетал на самолете, а сюда вернулся на поезде…» Хотя и вернулся-то временно, проездом на перекладных, можно сказать. Но и эта минутная встреча с родным городом принесла ему немало удовольствия – погода стояла солнечная, теплая. Он заметил, что, хоть и нечасто доводилось ему уезжать из столицы за свою юную жизнь, а всякий раз, когда это случалось, погода словно бы не хотела расставаться с ним – рыдала, изливалась дождем на вымощенные брусчаткой улицы Белокаменной. Стоило же ему приехать – как солнце и пение птиц словно бы возвещали: природа этого удивительного города радуется возвращению блудного сына и просит остаться. Желательно навсегда. Так бывает иногда – срастаешься с каким-нибудь местом и кажутся тебе эти нелепые совпадения закономерностью, и вот уж на твоих глаз те же слезы, что и в глубоких лужах любимого твоего места. А уж если это еще и родина, то вообще держись…
При виде солнечной погоды расхотелось ехать на метро – и он решил прогуляться по родному центру до Старого Арбата, где была их комната в коммуналке, которую отцу дали еще в далеком 1970-ом, когда он был простым студентом Института холодильных установок, а после остался в том же Институте аспирантом, а после так в нем и служил до 1990 года, когда, волею обстоятельств, как и многие граждане страны, вынужден был заняться коммерцией. Не особенно успешен он был, но минимальным комфортом обеспечила еще Советская власть – тем и призывал старый Самуил Ааронович сына своего принять профессию торговца, доставшуюся от отца. «Пусть средний, но стабильный заработок. Да и потом евреи всегда были торговцами». Но где там увещевать молодежь! И старый Самуил также не преуспел в этом.
Пока Мойша шел по родным и знакомым улицам, среди которых прошло детство, то и думать о той мерзости, которая заставила его до срока вернуться на родину, как-то не хотелось – дела казались не такими уж и плохими, а назад тянули только тяжелые мысли о Кате, которую он полюбил… или, вернее, к которой так привык за непродолжительное время пребывания в Озерске. Хотя Москву он обоснованно считал городом чудес – здесь, в отличие от всей другой страны, могло случиться самое непредсказуемое и удивительное. И, судя по реакции Москвы на его приезд, оно и обещало случиться…
Дома долго мучали расспросами – а он все не решался на них ответить. Только молчал и улыбался во весь рот. Мать кормила кошерной едой, отец сетовал на жизнь. В общем, все было как обычно, как будто и не покидал он отчего дома. И если вчера еще сетования отца так сильно раздражали молодого и прогрессивного врача и спешил он столицу покинуть просто, чтобы уехать куда-нибудь, то сегодня, казалось, цены им нет – слушал бы и слушал. И неважно при этом, о чем конкретно он говорит…
–…И шо это за профессия у тебя такая? Зачем туда идти-то? Разве за спиртом… Вот у меня приятель был в университете, тоже все грезил пьянкой нахаляву в медицине. Догрезился – из института выгнали, поступил в медицинский на третий курс. Четыре года убил, стал работать. Спустя неделю
–Ну, знаешь, дураков везде хватает…
–Самуил, Мойша, – ругалась мать, – хватит вам о работе. Вы ешьте лучше…
После ужина Мойша решился рассказать обо всем родителям. Мать стала причитать и ахать, а отец сидел невозмутимо как танк.
–Ну и шо? – только и спросил он.
–Ты, что, считаешь все происходящее там нормальным?
–А ты шо, считаешь все происходящее в стране нормальным? Она давно уже с ума сошла, еще в 1990-ом, когда Рельсын к власти пришел. Тут все с ног на голову. А, если быть до конца точным, то еще с 17-го года, с большевиков. И что ж теперь? Те, которые много об этом думали и внимание на все обращали, пропадали – кто в сталинском ГУЛАГе, кто потом в психушках для диссидентов, кто в тюрьмах или на дне колодцев в наше время. Хочешь пополнить их ряды?
–Знаешь, был такой ученый, Земмельвайс. Так он первый установил еще в середине 19 века, что роженицы в больницах погибают от сепсиса по причине того, что доктора руки не моют.
–И шо? Памятник ему поставили?
–Поставили. Правда спустя много лет после смерти. А при жизни не признали, не обращали, как ты говоришь внимания вперед, а после, в точном соответствии с твоим описанием, в психушке сгноили.
–Так. И тебе теперь, насколько я понимаю, срочно занадобился памятник?
–Папа, не язви, пожалуйста.
–Ну тебе же лавры этого твоего… Земмельвайса покоя не дают!
–Да не в них дело, а в том, что у кого-то должна оказаться голова на плечах!
–Ни у кого! – в сердцах ударил кулаком по столу отец. – Ни у кого и никогда в этой стране не будет головы на плечах. Свою единственную светлую голову они отрубили еще в 1918-ом. Все на этом. Никого там больше не было и уже не будет. Не надейся, что после смерти тебя вспомнят и твои заслуги признают…
–Но ведь Земмельвайс…
–То в Европе. У них все другое – ментальность, история, образ жизни, отношение к людям, все, понимаешь?! Здесь уже давно забыли о человеке и человечности, об отношениях к социуму, о взаимоуважении. А ты на какую-то историческую память надеешься! Хи! Нашел, о чем говорить – да они эту память ногами в грязь втаптывают постоянно. Они историю перекраивают в угоду собственной власти, в угоду временщикам, чуть ли не два раза в год, и в этой стране он задумал осуществить интеллектуальную революцию! Не тут-то было, Мойша… Послушай, шо скажет тебе старый еврей. Бери ты эту свою Катю и, если хотите жить более или менее нормально, приезжайте сюда. Тут мы, как-нибудь поможем, проживем, одним словом. Нигде за пределами этого города в этой стране жизни нет и быть не может! А уж если надумал жить хорошо – то прямиком в Европу. И чем скорее, тем быстрее, а то гляди, как они все туда ринутся через пару годков, как уже было в 1920-ом.
Мойша с ужасом и отчаянием смотрел на отца. В юноше вновь взыграли детские амбиции – ему казалось, что отец попросту не хочет поддержать его, разделить его взглядов. А старый Самуил, не встретив понимания во взгляде собственного сына, махнул рукой и изрек:
–Да, делай ты что хочешь…
Наутро они снова встретились на общей кухне.
–Ты это, сынок, – издалека начал Самуил. – Я тут подумал. Ты напиши все это на бумаге и отнеси в приемную Генерального прокурора. Что толку в словах? Слова, как говорится, к делу не пришьешь, а на бумажку у нас всегда, сам знаешь, какая реакция. Как говорится, без бумажки ты букашка…
Мойша с радостью воспринял совет отца – и уже к вечеру бумага с подробным описанием озерского синдрома Земмельвайса была в приемной Генерального прокурора. Ответ не заставил себя долго ждать – следующим утром раздался звонок на телефон молодого врача. Заместитель Генерального прокурора страны приглашал его к себе лично.
Мойша явился на прием к генералу юстиции чуть свет – в половине девятого он уже переступал порог его кабинета.
–Однако, – протянул седовласый генерал, – никак не ожидал, что Вы приедете так рано! Что ж, проходите, присаживайтесь!