Раскаты
Шрифт:
Женщина села напротив сына. «Как подурнел»,– печально думала Софья Петровна, глядя на темные мешки под глазами, черную щетину на усталом лице и помятый костюм.
– Поедешь обратно?– спросила она.
– Нет. Хочу хоть раз поспать в нормальной обстановке, а не на диване в кабинете.
– Сегодня звонили из морга – Анну можно хоронить. Мы решили, что завтра подойдет.
– Хороните. Я оплачу, если надо.
– Сынок, да ведь дело не в деньгах,– сказала Софья Петровна. Арцыбашев поднял голову. Женщина с трудом вытерпела его тяжелый, злой взгляд.
– Не в деньгах? Ошибаешься,
– Ты не поедешь на похороны?– спросила женщина. Она понимала, каким будет ответ, но робкая надежда…
– Нет,– отрезал Арцыбашев.– Езжай сама, если хочешь. Я встретил Прокофия в морге. Не говорил? Забыл, видимо… У нас с ним вышло небольшое столкновение… Не хочу, чтобы над могилой своей дочери он устроил новое представление.
– Нике надо сказать,– напомнила Софья Петровна.– Она ведь до сих пор не знает.
– Я скажу, когда придет время.
– Сашенька, завтра похороны!– шепотом вскричала женщина.– Когда, по-твоему, должно прийти время?..
– Так пойди и скажи ей прямо сейчас!– выкрикнул он. Софья Петровна, прошептав что-то горькое и безрадостное, поникла. Арцыбашев отодвинул тарелку с рагу, принялся за рулет.
– Как дела в больнице?– внезапно спросила она.
– А ты не знаешь? Подожди…
Арцыбашев ушел в фойе. Его портфель лежал на полке, возле стойки с зонтами. Выдернув из портфеля газету, он вернулся в столовую.
– Вот!– Арцыбашев положил номер перед матерью, вернулся к рулету. Софья Петровна редко читала газеты, но увидев громкий и похабный заголовок: «Принцесса мертва, да здравствует Принцесса!», сходила за очками и принялась за чтение.
– О боже! – вырвалось из нее.– Гимнастка… это ведь та девушка, которая…
– Да-да, та самая,– нетерпеливо оборвал ее Арцыбашев.– И теперь она у меня, лежит третьи сутки, в гипсе и бинтах.
– Кошмар… ужас…– Софья Петровна читала дальше.
– Почему сразу ужас?– улыбнулся Арцыбашев.– Ей повезло, что поблизости оказался лучший хирург Петербурга.
– Странное у нее имя – Эльза. Нерусская что ли?
– Почему? Очень даже русская. Эльза – всего лишь псевдоним. Есть у нее нормальное имя – Дымченко Ольга Витальевна, восемьдесят пятого года рождения.
– Девятнадцать лет, боже мой… Совсем ребенок…
– То-то и оно. Глупый легкомысленный ребенок. Хорошо, если хоть читать умеет по слогам. Черт их, циркачей, знает…– Арцыбашев закурил.– Яковлев ко мне в тот же день пожаловал – как там ваша пациентка? Передал, что Самсонов попросил особо не болтать, и дал тысячу рублей золотыми. Нашел идиота… Словно я сам не понимаю, что грязь ни к чему… А она все равно прилипла, черт…
Выкурив сигарету, Арцыбашев бросил ее на тарелку с остатками еды и пошел в ванную. Предстояло принять теплый душ и, наконец, лечь в постель.
– Саша,– мать неотступно следовала за ним по пятам,– может, все-таки поедешь?
– Я уже сказал – нет. Больше повторять не намерен. Хочешь – езжай сама. Купи цветы, выскажи соболезнования. Нику не бери,– предупредил он.– Ей не нужно видеть смерть…
5
В
Клуб-кабаре «Четыре короля» – его яркая вывеска загоралась вместе с уличными фонарями, имел скандальную репутацию веселого и бесшабашного места. Он гудел, свистел и гремел музыкой до самого позднего утра. Внутри клуба всегда было полно посетителей – тех, кому не хотелось ворочаться ночью в неудобной постели; тех, кому хотелось «пошуметь» и покутить; тех, кому проходящая мимо «клубная красавица» в соблазнительном корсетном платье с открытыми руками, подмигивала и завлекала на второй этаж. Там расположились комнаты, обставленные всем необходимым для проведения коротких минут любви…
На первом этаже размешался зал, в конце которого была сцена. В нем были расставлены столы – правда, их успевали занять только самые первые посетители. Остальные толпились вокруг, прижимались к стенам и сцене, едва не выскакивая на нее. Особый ажиотаж возникал, когда какая-нибудь красотка в полупрозрачном платье пела похабную песню о своей первой безрадостной любви, и постепенно избавлялась от элементов наряда. К концу песни, когда она оставалась только в ажурных чулках и белье, зал ревел и свистал, норовя схватить красотку и вытащить со сцены. Певица быстро дарила воздушный поцелуй кому-то из зрителей и убегала за кулисы. Занавес закрывался. Проходило минут пятнадцать – публике надо было остыть, отойти от увиденного, чтобы потом, с новыми силами, приветствовать другую исполнительницу…
За столиком, у самой сцены, сидели двое: Самсонов, в дорогом костюме с золотой цепью на жилетке, и его невзрачный помощник по фамилии Астафьев. Самсонов пришел сюда просто развлечься, «вылечить» расшатавшиеся за последние пару дней нервы. Он любил это место, и каждый раз, оказываясь в Петербурге, посещал клуб. Астафьев, с кучей записок и листов нашептывал ему едва различимые в общем шуме слова.
– Надоело! Не могу!– рявкнул Самсонов, когда Астафьев закончил.– Оставь меня в покое с этими Прохоровыми.
– Да ведь его труппа ждет ответа почти неделю,– возразил Астафьев.
– Пусть ждут еще или отстанут! У меня сердце стонет, как вспомню этого грязный газетный номер…
– Я бы на вашем месте, Игорь Николаевич, сплюнул и забыл. Петербургу дашь какую-нибудь новость, он ее зачитает до дыр, а потом выбросит из ветреной головы. Тем более, всего одна газета, с небольшим тиражом…
– Ты уверен, что этого писаку нельзя найти?– прерывая его, спросил Самсонов.
– Редактор отказал. Даже когда я предложил денег, он отказался. «Целый и невредимый газетчик полезнее, чем деньги!» – вот что он мне сказал.