Раскинулось море широко
Шрифт:
«Павел, да на что нам этот китаёза, пойдёмте уже…»
«Нет, дорогой мой… я за потребительский рынок отвечаю! На этого обормота уже жаловались. Купила тут купеческая вдова Семибрюхова у него средство для похудания – и три дня потом из ретирадного места не вылезала… отравил, подлец! Ну, сейчас я протокольчик-то составлю… и деньги у меня кончаются…»
Но не судьба была помощнику полицмейстера поправить финансовое положение… Витрина старого, очень старого даоса разлетелась вдребезги, и под ноги Семёнову грянулся трепещущий кусок окровавленного
«Печень – констатировал Шкуркин – с признаками алкогольного цирроза – видите, ожирение?»
Семёнов в очередной раз пожалел, что сегодня утром плотно позавтракал…
Однако Владимир, проявив явно начинающий формироваться профессионализм, всё же подавил так хорошо за последние дни знакомый ему позыв, и сглотнув слюну, несколько охрипшим голосом произнёс:«Интересно, чья это печень?!»
Шкуркин, меланхолически, отвечал:«Да думаю, вряд ли дядюшки Чэня… он зелёным вином не балуется, в основном ганджубас покуривает…»
«Чего – чего он курит?»
«Cannabis Indica»…
«А-а – вот как! каннабис, значит!» – Семёнов всё равно ничего не понял. В гимназиях он не обучался, по слабости здоровья, был на домашнем. А в Морском Корпусе латынь была не в чести. Да и сам Семёнов с латынью, как весьма многие русские школяры, не дружил…
Вдохнув, Шкуркин достал из кармана форменного пальто аккуратно смятый лист газеты «Дальнiй Востокъ», приготовленный было для собственных естественных нужд (бумага тонкая, мягкая, и совсем не пачкается типографской краской), и, нагнувшись, осторожно, чтобы не обкапаться, прихватил шматок человеческого мяса:«Вещдок такого рода оставлять на мостовой не годиться! Вмиг бродячие собаки утащат…»
Потом Шкуркин на секунду задумался и добавил:«Или коты.»
Затем, держа в левой руке быстро намокающий красным свёрток чуть наотлёт, вытащил сзади, из-за пояса брюк верный «бульдог»: «Ну, пройдёмте, надо же посмотреть, кто это такую ценную вещь потерял…»
Колокольчик в дверях аптеки приветственно звякнул…
Сразу при входе, встречая гостей, висели традиционные красные вымпелы – слева с золотыми иероглифами «Кан-ти», а справа, разумеется, с серебряными «Тань-ши»…
Аптека была пуста… только тихо потрескивали ароматные палочки, курясь таинственными запахами…
Оглядевшись по сторонам, Шкуркин продекламировал:
«Наконец, я зашёл в аптеку,
которую посещал, должно быть,
ещё сам Конфуций, -
чтобы попросить себе Зуб Водяного Дракона,
который, как я слышал от друзей из полиции,
иногда сулит утешение
и никогда не приносит вреда.
Китаец, куривший трубку, спросил,
что меня беспокоит,
и я, как всегда, не сразу нашёлся с ответом.
„Стихи, эти проклятые стихи – ответил я,
Там, где другие видят красоту переживаний,
я кричу от боли!
И ещё: потом
меня тошнит кровью и темнеет в глазах,
знаете ли, ужасно больно… “
Аптекарь взял
и показал где-то на её дне
воспалённую поверхность моей души.»
«Павел, Вы чего?» – с опаской спросил Семёнов.
Будто пробудившись, Шкуркин встряхнул головой и, положив печень на бронзовую чашку звякнувших весов («Три фунта ровно» – машинально отметил про себя Семёнов) отвечал:«Так, ничего-с… навеяло… но где же дядюшка Чэнь?»
Красно-лаковая дверь, ведущая в задние комнаты, распахнулась, и через неё, путаясь в шёлковой занавеске, в торговый зал выпал окровавленный человек…
«Как любопытно…» – с отстранённым, несколько философским интересом проговорил Шкуркин (Семёнов стал вообще замечать, что после знакомства с мадам Вонг и её водяными дракончиками стал Павел Андреевич каким-то задумчивым. Ходит и постоянно меланхолически вздыхает, как ломовая лошадь. И стихи вот эти непонятные… футуристические, без рифмы! Вообще, как поэт поэта, Семёнов его где-то даже понимал, догадываясь, отчего у его товарища эта душевная боль – которая бывает хуже, чем зубная… ).
«Да-с, посмотрите – весь с головы до ног в кровище – а раны-то где?»
Действительно, испачканный кровью, как жрец Митры во время жертвоприношения, довольно ещё молодой китаец, с опухшим, испитым лицом, обнажённый до заплывшей жирком талии, видимых ранений не имел…
«Может, из носа натекло?» – предположил с испугавшей его самого академичностью Семёнов (опыт, великое дело… когда в деревне поросёнка резали – он потом месяц мяса не мог есть, а вот поглядите-ка сейчас!)
«Да нет… если бы из носа – то в ноздрях корочки запеклись бы… да, а где дядюшка Чэнь, я интересуюсь?»
Из распахнутой двери повеяло многозначительным дымком…
«Ха, да это же марихуана – радостно воскликнул Семёнов, потянув носом – Была у меня одна питерская курсистка, которая любила „книжки почитать“, из гомеопатической аптеки на Малой Морской не вылезала…»
«И чего же она в аптеке читала?»
«Так, в основном психоделику… Блаватскую, Рериха…»
«Рерих – это который неолитические стоянки раскапывал? А Блаватская… Не слыхал.
Впрочем, Ex ungue leonem cognoscimus, узнаю льва по когтям. Если кто-то в аптеке дядюшки Чжэна пыхает травкой, значит, скорее всего – это дядюшка сам и есть…»
Действительно. Перед обитой чёрной кожей кушеткой сидел на корточках длиннобородый, в три волосинки, китаец – которому можно было с успехом дать и тридцать, и сто тридцать лет…
Мудрый даос отстранённо пыхал маленькой трубочкой, из которой струился сладковатый аромат.
Увидев незваных гостей, у одного из которых в руках был короткоствольный револьвер, даос только покачал головой – чего только не привидиться во время сеанса…
После непродолжительной беседы, во время которой задумчивый даос демонстрировал какие-то рукописные свитки с красными вислыми на золотых шнурках печатями, Шкуркин пояснил суть дела.