Расколотое небо
Шрифт:
— От летной работы отстраняю. Будешь назначен в наземную службу.
— Товарищ командир, я…
— Не надо! — предупреждающе, в упор посмотрел Горегляд. — Не надо заверений, ты их уже давал. Теперь у тебя будет время во всем разобраться. Иди.
Кочкин сгорбился, опустил плечи и медленно, волоча ноги, вышел.
Горегляд смотрел ему вслед. «Жестокое решение, ничего не скажешь. Но в авиации по-другому нельзя. Служба наша сурова и ошибок никому не прощает. Жаль парня. В серьезном деле эмоциями надо вдохновляться, а не руководствоваться. Только так можно удержать тебя и спасти. Одумаешься — вернем в строй. Комэск Пургин… Ведь часть и твоей вины в этом есть. Ты же опытнее
— Друг называется! — Николай нервно ходил по комнате. Глаза его вызывающе блестели, щеки пылали нездоровым румянцем. — Ты же мог не докладывать! Слетал бы на переправу, и все было бы нормально. Ты же предал меня, предал!
— Замолчи! — крикнул Анатолий. — Старик поступил правильно! «Слетал бы…» Это еще вопрос. С пьяных глаз можно в лес идти, а не в кабину истребителя!
— Я был трезв! Чувствовал себя нормально. Перестраховщики — вот вы кто. Ну выпили с Мажугой немного. Ему — ничего, а меня… от полетов… Эх, вы!..
— С кем ты себя сравниваешь? — спросил Анатолий. — С Мажугой. Знаешь, что говорил Ювенал? «Воронам все сходит с рук, голубям — никакого прощения». Понял?
— Пошел ты со своим Ювеналом! — Николай сунул в рот сигарету, долго не мог прикурить, трясущимися пальцами ломал спички. Прикурив, сделал несколько глубоких затяжек, сел в кресло и уставился в темное окно.
— Ты был трезв… Мы тебя по тревоге еле растолкали! — горячился Анатолий. — С вечера так набрался. Стыдись, дубина стоеросовая!
Геннадий подошел к Николаю, обнял за плечи.
— Уймись, Коля. Мы с Толичем тебя знаем лучше других. Ты отличный летчик, мы все у тебя учились, но так дальше нельзя. Да, беда… Да, развалилась семья. Горько, конечно, но жизнь продолжается! — Геннадий достал из планшета конверт. — Вчера письмо от Петра Максимовича Потапенко получил. О тебе спрашивает. Что я ему отвечу?
— Напиши о себе, — зло огрызнулся Николай. — Похвастайся: капитана досрочно дали.
— Хватит! — сказал Анатолий. — Ты чего на Генку злишься? Сам себя подвел — сам и отвечай! Нечего куражиться! — Анатолий взял у Геннадия конверт, вынул письмо. — Послушай лучше: «Дорогие Лида, Геннадий, Толя и Николай, здравствуйте! У меня — радость! Вчера закончил первую самостоятельную серию испытаний! Знали бы вы, как я счастлив! Исполнилась моя давняя мечта! Теперь…»
Раздался стук в дверь. Геннадий пошел открыть. На пороге стояла Лида.
— Ребятки, баиньки пора — двенадцатый час. — Она посмотрела на всех троих и с тревогой спросила: — Что случилось?
— Достукался. — Анатолий показал на Николая. — Списали сизого голубя в наземную службу.
— Неужели? — огорчилась Лида. — Что же теперь делать?
— Посиди, — сказал Анатолий, — я дочитаю письмо Петра Максимовича. «Теперь, ребята, дело за вами. Летайте, учитесь, может, когда-нибудь в школе испытателей встретимся. Недавно почему-то вспомнил, как мы с вами разгружали вагоны с лесом. Помните, как нам не поддавалось последнее бревно? Сил нет, а надо поднять. Так и в жизни: еще одно усилие — и вот она, цель! Как наша Лида? Как сыновья? Из письма узнал, что Надя уехала… Коля, не падай духом, держись! Как у тебя идут летные дела? Ведь ты здорово летал! Жму ваши руки. Ваш Петр Потапенко».
Анатолий
— Будешь писать ответ ты. Понял?
Николай взял письмо, положил его на стол, закрыл за друзьями дверь.
Ему не спалось. Лежал и думал о полетах, как о чем-то теперь далеком и потерянном. Отоснились утренние малиновые сны. Серые остались, нудные, с осенними дождями, с грустным, одиноким осинником, покрытым хрупкой стеклянной наледью…
Вскоре Кочкина назначили штурманом наведения на командный пункт. Он долго еще не верил, что уже не летчик, и по привычке часто садился с летчиками в автобус. Спохватывался, когда подъезжали к летной столовой, выходил из автобуса и торопливо шел назад, на КП. Новую специальность осваивал неохотно, тосковал по небу, пил, таясь от друзей. Они ругали его, стыдили — с Николая все было как с гуся вода. Он хотел начать жить по-новому, но не мог…
— Возьми себя в руки, — не единожды советовал Геннадий. — Нельзя же так! Ты раскис. Но ты обязан это бремя отлучения от неба преодолеть. Трудно, но тем не менее надо! Пойми, дурья твоя голова, нынешние обязанности очень ответственны. Штурман наведения — первый помощник летчика. Тебе, летчику, больше, чем кому-либо, известны скрытые особенности перехвата, а потому ты должен наводить лучше остальных!
— Тебе легко проповеди читать! — взорвался Кочкин. — Посмотрел бы я на тебя в моей шкуре! Вы с Анатолием на полеты, а мне плакать хочется от обиды!
— Ты чего кричишь? — вмешался Анатолий. — Успокойся. Подыши по системе йогов! Старик прав, а ты выпендриваешься. Сам во всем виноват! — Анатолий в упор посмотрел на друга. — Молчишь? Так слушай, когда тебе дело говорят. Пора кончать с водкой! Сделай для себя правилом: ничего сверх меры! Алкашом можешь стать, дубина! Секретарь парткома Выставкин опять тебя видел в поселке. Говорит, ты был навеселе.
— Думаете, мне легко все это слушать? Я же хочу, хочу жить по-другому, но… — Николай развел руками. — Не получается.
— Мало просто хотеть. — Анатолий обнял друга, — Надо еще бороться!
Кочкин отвел глаза в сторону, вздохнул и подошел к окну. Из смурного, набухшего влагой обволочья неба сочился нудный, обложной дождь. Капельками оседал на деревьях, подоконнике, крышах домов, вызывая у Кочкина подавленное, гнетущее настроение…
О секретаре парткома майоре Выставкине прибывший в полк Северин узнал из рассказа начальника политотдела дивизии Сосновцева. Почти всю свою службу Выставкин провел на стоянке: был техником самолета, звена, избирали в партбюро эскадрильи, в партком полка. Человек скромный, уважительный, он пользовался в полку авторитетом. Но одно дело быть членом парткома, другое — секретарем. Выставкин так и остался «технарем»: если среди коммунистов-техников по линии парткома немало делалось, то к летчикам секретарь парткома идти опасался. Почти не занимался анализом летной работы. И не потому, что не хотел, — не мог.
А тут — летчик на крючок попался: увидел Выставкин Кочкина в поселке навеселе. Утром вызвал в партком и Кочкина, и его начальника Васеева.
— Пьянствуете, товарищ Кочкин? — Выставкин для солидности постучал карандашом по столу. — Так, так. Докатились! Живете рядом, товарищ Васеев, и не видите?
— Вижу, — холодно ответил Геннадий.
— Это же не впервой? Надо ударить побольнее.
— Уже ударили. — Васеев взглянул на Выставкина, не увидел в его глазах ни сочувствия, ни жалости, ни заботы. Словно речь шла не о человеке — о чурке. — Отстранили от летной работы.