Расколотое небо
Шрифт:
Лида помогала молодоженам устроиться: расставить выделенную домоуправлением казенную мебель, повесить на стены большое зеркало и две художественные миниатюры («Одну папе подарил сам Рерих, другую — Рокуэлл Кент», — похвасталась Надя). Лида советовалась с Надей:
— Может, лучше вот сюда картину повесить, тут больше света?
Та пожимала плечами, словно ей все эти домашние хлопоты были безразличны. В углу будет стоять стол или посредине — какая разница? Лиду это задевало, но она помалкивала. Наконец не выдержала:
— Тебе здесь не нравится?
— Мне говорили, что у летчиков большие квартиры, — вздохнула Надя. — Конура! Самая настоящая конура. Нам с Колей подарили на свадьбу гарнитур,
— Расставим! — засмеялась Лида. — Не бойся, ничего не выбросим. Найдем место!
— В нем шестнадцать предметов! Лида, о чем ты говоришь!
Наде были чужды и теснота, в которой порой еще жили офицеры, и неустроенность отдаленного гарнизона, и бедноватость военторговского магазина. Когда Николай сказал, что скоро будет закончен еще один дом и им дадут квартиру побольше, Надя оборвала его:
— Будет, будет! А жить сейчас надо, сегодня.
Николай обнял жену, прижался щекой к густым распущенным волосам:
— Зачем ты так, Надя? Не надо. Все уладится. Мы ведь еще молодые, успеем. Вон ребята на гражданке годами по частным углам мыкаются, и ничего, не хнычут, и тут все-таки квартира…
Надя успокаивалась медленно, скупо отвечала на его ласки, громко вздыхала. Не нравилось ей здесь. Она была красива: стройная, гибкая фигура, живые, цвета спелой смородины глаза, вьющиеся каштановые волосы… Мужчины задерживали на ней восхищенные взгляды, и это нравилось Наде. Представление о своей исключительности постепенно разъедало ее, отчуждало от людей; все, что она делала, ей нравилось, ее мнение по любому поводу всегда казалось Наде правильным и бесспорным. Знания, полученные в университете, начитанность помогали ей спорить с мужем, Сторожевым, Васеевым, и летчикам не раз приходилось отступать: у них не было столько свободного времени, и ленинградских библиотек не было, и театров, и музеев — всего того, что так щедро украсило Надину юность. Но в Сосновом — маленьком военном городке — эти знания, эта бившая через край энергия не находили применения: сколько же можно спорить… Да и специальность у нее была редкая — биолог-эколог. Через год после приезда Надя потеряла надежду подыскать работу по душе, и это было хуже всего.
На какое-то время ее увлек драматический кружок при офицерском клубе. Она получила главную роль и так загорелась репетициями, подготовкой спектакля, что перестала замечать отсутствие мужа, пропадавшего день и ночь на аэродроме, раздражающую тесноту квартиры, вечернее одиночество. Играла она роль советской разведчицы. Публика, не избалованная приезжими знаменитостями, ладоней не жалела. Надя почувствовала себя счастливой.
Вечером после премьеры Надя возвращалась с Николаем и его друзьями домой. Они медленно шли по тихому притемненному городку, мужчины шумно обсуждали, как ловко провела Надя гестаповцев, как свободно и естественно она держалась на допросе. И ее неотступно Преследовала мысль о сцене. А что, если позвонить маме, чтобы устроила встречу с кем-нибудь из режиссеров? Пусть посмотрят, оценят. Если есть хоть капелька таланта, можно пойти на курсы или в театральную школу. А возраст? Что возраст? Рано прощаться с молодостью. Не все же пришли на сцену в двадцать лет. Зачем тогда училась в университете? Увлеклась биологией. Черт с ней, с биологией! Главное — интересно и красиво жить. Пусть об экологии, о природе и ее взаимоотношениях с человеком думают другие…
Услышав по телефону о новом Надином увлечении, мать пришла в замешательство. Столько учиться — и все бросить! Такие проблемы с бухты-барахты не решаются. Но Надя стояла на свои: «Поговори». Мать вздохнула: «Ладно, попробую. Обожжешься — пеняй на себя».
Спектакль о разведчице показали в соседнем поселке, в районном
Николаю о своем решении Надя не говорила: знала, будет против. Получив сообщение, что ее ждут, сказала, что заболела мама, и в тот же день вылетела в Ленинград…
2
В театр Надя шла, не чувствуя земли. Робко, словно школьница, переступила порог служебного входа. Не помнила, как отвечала на вопросы известного режиссера. Но когда он предложил прочесть монолог из пьесы о разведчице, взяла себя в руки. Режиссер слушал и хмурился. Дал другое задание, третье. Встал, потер руки. Сухо сказал:
— У вас, извините великодушно, нет профессиональных данных. Вы не знакомы с основами сцены, с ее азами. Все, что вы показали, — самодеятельность.
— А если в школу-студию?
— Что ж, — поднял брови режиссер, — попытайтесь. Может, что-то получится. Вы кончали биофак? Почему вы не хотите работать в биологии? Это ведь так интересно…
Надя хотела ответить, но, заметив в холодных глазах режиссера равнодушие и скуку, прикусила губу.
Поскучав дома неделю, Надя взяла билет на самолет. Но вечером ей позвонила подруга по школе. Узнав, зачем Надя приезжала в Ленинград, предложила вечером встретиться. Подруга работала на киностудии.
Через несколько дней Надя написала Николаю, что снимается в художественном фильме.
Она поднималась чуть свет и тащилась через весь город на съемочную площадку; несколько часов длилась подгонка париков, костюмов, обуви, накладка грима, репетиции отдельных сцен — и все это в какой-то торопливости, в крике помрежей и распорядителей. Наде после скучной жизни в Сосновом нравилась эта суматоха. Незаметно для себя она втянулась, стала, как и все, тоже куда-то торопиться, суетиться, нервничать. Часам к двенадцати приезжал режиссер, и тут-то оказывалось, что кто-то что-то перепутал, изменил, откуда-то не прибыли лошади. Снова ругань, препирательства и угрозы. Надя стояла неподалеку от режиссера, завороженно смотрела на него, вслушивалась в его слова; они казались ей исполненными высокого смысла и значимости. Затем первые впечатления потускнели, на смену им пришла скука. Ей уже начали надоедать повторяющиеся каждый день перебранки и переносы съемок, затяжные ожидания и многократные, нудно-однообразные дубли.
Надя была занята в крохотном эпизоде. Ей предстояло в платье крестьянской девушки, с виду красивой и статной, появиться перед камерой, расплакаться и убежать в поле. Но как же трудно все это далось! То, услышав команду, замешкается, то выбежит не туда, куда следует, то не плачется, хоть убей. Режиссер со своими помощниками нещадно ругал ее, дубли следовали один за другим, но дело двигалось медленно. Она уже хотела бросить все и уехать, но удержало самолюбие: неужели не сможет справиться с этой чепухой? Справилась. Ей поручили еще несколько небольших эпизодических ролей в других фильмах.
В перерывах между съемками Надя летала в Сосновый. После Ленинграда и крымских пляжей городок казался глухим и неустроенным и вызывал желание быстрее уехать. Только Колю было жалко: Надя видела, как остро и горько он переживает ее отъезд, ее новую, чужую и непонятную ему жизнь.
Семейные дела Кочкина вызывали тревогу и у его друзей. Они видели, что Николай страдает, что все валится у него из рук. Совсем недавно веселый и непоседливый говорун и забияка, он стал мрачным и замкнутым; вернувшись с аэродрома, сидел дома; несколько раз Васеев и Сторожев замечали, что от него попахивает вином.