Расколотое небо
Шрифт:
— Как дела на стоянке? — Сторожев прикрыл книгу и выжидательно посмотрел на Геннадия.
— Дождь начинается. Остальное в порядке.
— Небесная канцелярия уготовила нам на первый день дежурства погодку — и холод подступил сразу, и дождь.
— Пора. Осень пришла.
Васеев поудобнее уселся в кресло, развернул газету:
— Смотри, Толич, Потапенко!
Сторожев потянулся за газетой.
— Нет, слушай! «Взлет по вертикали! Два мировых рекорда советского летчика! Летчик Петр Потапенко достиг высоты двадцать пять километров за три минуты двенадцать секунд и тридцать километров за четыре минуты и три секунды! Это новые мировые
Сторожев взял газету, пробежал глазами по строчкам сообщения.
— Что ж, на учителей нам с тобой везло. Жаль, снимок темноват…
— Это верно, везло! — Васеев возбужденно ходил по комнате. — Давай-ка, брат, телеграмму отстучим завтра после смены с дежурства! Согласен? А то давно от него не было писем. Ты подумай: двадцать пять километров за три минуты! Вот это машина! Мечта пилота! Позвоню Лиде — пусть и она порадуется.
Васеев подошел к телефону:
— Лидушка, не спишь? Тогда возьми газету и посмотри последнюю страницу. Видишь? — Прижав ладонью микрофон трубки, Геннадий шепнул Анатолию: — «Ура» кричит! Побежала к Кочке.
На другом конце провода долго не отвечали, и Васеев хотел было положить трубку, но тут же услышал голос Кочкина.
— Ребята! Поздравляю! У вас — сухой закон, а мы с Лидой сейчас в честь этого дела по стопочке пропустим, Не возражаете? Привет ночной страже!
— Привет, привет, — засмеялся Геннадий и положил трубку.
— Ты о чем задумался, Толич?
— О превратностях жизни. Помнишь, сколько Потапенко преодолел препятствий, сколько написал рапортов, прежде чем попасть в школу испытателей? Почему человек должен все время что-то преодолевать? Зачем это нужно? Почему этот же Потапенко к своей мечте не мог идти ровно, без жизненных барьеров? Кто-то говорил, что самый производительный труд — это любимый труд. Разве нельзя сделать так, чтобы каждый трудился там, где нравится, занимался тем, к чему лежит душа?..
Дверь из комнаты механиков открылась, и на пороге показался Северин. Снял фуражку, стряхнул с нее капли дождя и спросил:
— О чем вы тут спорите? Хотел было с механиками поговорить — слышу ваши голоса.
Васеев рассказал Северину об их разговоре.
— Если бы мы уже сегодня смогли подобрать каждому работу по душе, мы бы шагнули на десятилетия вперед, — сказал Северин. — К сожалению, еще есть много участков, работа на которых долго не станет любимой. А делать-то ее надо. Со временем любой труд станет творческим, каждый сможет заниматься любимым делом. Ну, а что касается препятствий, то ведь именно в борьбе с ними закаляется человек. Диалектика, как любит говорить наш командир.
— Один закаляется, а другой ломается, — сказал Сторожев. — Нет, я понимаю: есть трудности, так сказать, объективные. Но есть ведь и субъективные. Когда оговорят кого-то, подставят ножку, наплюют в душу…
— Есть, — согласился Северин. — И болтуны есть, и карьеристы, и сплетники. Переделать человека — на это время нужно, друзья мои дорогие. Возьмите-ка Мажугу — сколько мы с ним возимся! И надоело, и устали, а деваться некуда. Потому что, если мы от него отвернемся, на дно человек пойдет. А с нами, может, и выпрямится. Не сегодня, не завтра, но выпрямится. За людей будущего бороться надо сегодня, банально, но факт. Нашим образом жизни бороться.
Васеев задумчиво потер виски. Он с детства столкнулся с такими трудностями, какие и во сне не снились ни Сторожеву, ни Кочкину, — те оба выросли в семьях, где были отцы, вернувшиеся с фронта,
— Жизнь сложна, — продолжал Северин, — и надо быть достаточно мужественным, чтобы видеть ее такой, какая она есть на самом деле. Смешно думать, что жизнь состоит из одной только радости. К сожалению, есть и горе, и разочарование, и плохие люди, мешающие другим жить счастливо. Говорят, мужчину делают счастливым любимое дело, друзья и любимая женщина. Но за счастье надо бороться; счастье по своей природе требует борьбы, а не ожидания. Борьбы! И веры! Веры в доброе, хорошее, ибо счастье — в нас самих, в наших сердцах.
Сторожев подумал о Шурочке. Бороться и верить… Слова. Добрые, умные, но — слова. А письмо то подлое сердце точит. И хотел бы забыть — не забывается. И насмешливый, с издевочкой голос Мажуги…
Северин взглянул на часы и удивленно покачал головой:
— Засиделся! Отдыхайте. А я загляну к механикам. Спокойной ночи.
Часы показывали полночь, когда Анатолий, заметив на лице друга следы усталости, предложил:
— Пойди, Гена, поспи.
— А ты?
— Потерплю. Днем немножко отдохнул, а ты с утра на ногах.
— Разбуди через два часа.
— Спи до утра, если ничего не случится. Я отосплюсь после дежурства.
Геннадий вошел в комнату отдыха, погасил настольный светильник, расстегнул «молнии» ВКК и прилег на койку, покрытую суконным одеялом с встроченной полоской дерматина для ног. Лежать было неудобно, жали ботинки. Шнуровка высотного костюма, когда он поворачивался на бок, давила, словно тело было плотно спеленуто. Он лег на спину, но ощущение неудобства не покидало. Смирившись с этим, Геннадий устало закрыл глаза. Заснуть не мог: ворочался с боку на бок; под тяжестью тела скрипели пружины кровати.
— Бочки крутишь? — спросил Анатолий, заглянув в комнату отдыха.
— Что-то не улягусь о непривычки.
— Привыкнешь. Спи. Хороших снов.
— Спасибо.
Геннадий полежал на спине с закрытыми глазами и почувствовал, как постепенно тело становилось невесомым. «Надо расслабиться и заставить себя поспать», — подумал он и сделал глубокий выдох. Вскоре он уже не ощущал вытянутых ног и согнутых для удобства в локтях рук; негромкие разговоры механиков, скрип дверей, звуки музыки за тонкой перегородкой стали отдаляться, отдаляться… По телу разлилась приятная истома, словно он опустился в теплую ванну. Но едва скрипнула боковая дверь, в которую летчики при объявлении готовности выбегают к самолетам, и громче стали шорохи дежурного радиоприемника, он неожиданно для себя почувствовал, что не спит. Все тело отдыхало, а какие-то клеточки мозга, словно стражи, бодрствовали, несли, как и он сам, дежурство и отзывались лишь на те звуки, которые были связаны с предстоящим вылетом.
Из динамика дежурной рации раздался тревожный голос дежурного:
— Капитану Васееву — готовность… Васееву — готовность…
3
Когда Васеев вернулся из полета, в комнате отдыха так же ярко горели светильники, и он, прикрыв ладонью глаза, зажмурился после темноты, постоял возле порожка и с разрешения командира сел в кресло. Северин подошел к тумбочке и снял трубку телефона, соединенного с командным пунктом.