Расколотое 'Я'

Лэнг Р Д

приучить к порядку "порядочности".

Позвольте представить здесь два альтернативных взгляда на семью и приспособление человека.

"Люди становятся не тем, чем они должны стать по своей природе, но тем, что из них делает общество... Благородные чувства... так сказать, сжаты, иссушены, насильственно искажены и удалены для того, чтобы их не было при нашем общении с миром,- нечто, напоминающее то, как нищие калечат и увечат своих детей, чтобы сделать их подходящими для будущего положения в жизни" [II].

"Фактически мир по-прежнему кажется населенным первобытными людьми, достаточно глупыми, чтобы видеть перевоплощенных предков в своих только что родившихся детях. Оружием и украшениями, принадлежащими мертвецу, размахивают перед носом у младенца;

если он делает какое-то движение, раздается громкий крик - дедушка вернулся к жизни. Этот "старик" будет кормиться грудью, гадить на свою пеленку и носить имя предка; оставшиеся в живых из поколения его предков порадуются, видя своего товарища по битвам и охоте размахивающим своими крошечными ручками и ножками; как только он начнет говорить, они внушат ему воспоминания покойного. Суровое обучение "восстановит" его бывший характер, они напомнят ему, что "он" был безжалостным, жестоким или великодушным, и он будет убежден в этом, несмотря на любые переживания противоположного. Какое варварство! Взять живого ребенка и зашить его в кожу мертвеца - он станет задыхаться в таком старческом детстве без какого-либо иного занятия, кроме воспроизведения жестов пращура, без какой-либо надежды, кроме надежды отравить будущие детства после своей собственной смерти. Неудивительно, что после этого он говорит о себе с великими предосторожностями, вполголоса, часто в третьем лице: это жалкое существо хорошо знает, что он - это его собственный дедушка.

Таких отсталых аборигенов можно найти на островах Фиджи, на Таити, в Новой Гвинее, в Вене, в Париже, в Риме, в Нью-Йорке - повсюду, где есть люди. Их называют родителями. Задолго до нашего рождения, даже до того, как мы зачаты, наши родители решили, кем мы будем"

[38].

Иногда встречается точка зрения, что наука нейтральна и что все это -вопрос ценностных суждений.

Лидз называет шизофрению неудачей при приспособлении человека. В таком случае это тоже ценностное суждение. Или кто-нибудь скажет, что это объективный факт? Очень хорошо, давайте называть шизофренией удачную попытку не приспосабливаться к псевдосоциальной реальности. Является ли это также объективным фактом? Шизофрения есть неудача в функционировании эго. Это нейтральное определение? Но что такое или кто такой это эго? Дня того чтобы вернуться к тому, что есть эго, к тому, с чем наиболее связана реальность, мы должны его десегрегировать, де-деперсонализировать, деэкстраполиро-вать, деабстрагировать, деобъективироватъ, деконкретизиро-вать, и мы возвращаемся к вам и ко мне, к нашим частным способам и стилям взаимоотношений друг с другом в социальном контексте. Эго, по определению, есть орудие приспособления, так что мы возвращаемся ко всем вопросам, которые явный нейтрализм считает решенными. Шизофрения есть удачное избегание приспособления эго? Шизофрения -ярлык, наклеиваемый одними людьми на других в ситуациях, где происходит межличностное разъединение определенного рода.

Семья в первую очередь является обычным орудием того, что мы называем социализацией, то есть достижения того, что каждый новый член человеческого рода ведет себя и переживает, по существу, так же, как и те, кто ими уже является. Все мы -падшие Сыны Пророчества, которые научились умирать в Духе и возрождаться во плоти.

Это также известно как продажа первородства за миску похлебки.

Вот несколько примеров из исследования американского профессора антропологии и социологии Жюля Генри американской школьной системы [22]:

"Наблюдательница входит в пятый класс.

Учительница говорит: "Кто из вежливых и воспитанных мальчиков хотел бы принять пальто (наблюдательницы) и повесить его на вешалку?" По поднятым рукам видно, что все хотели бы иметь такую честь. Учительница выбирает одного ребенка, который принимает пальто у наблюдательницы... Учительница ведет урок арифметики, в основном спрашивая: "Кто бы хотел дать ответ следующей задачи?" За этим вопросом следует обычный лес рук при явном соперничестве между учениками.

Нас поражает здесь точность, с которой учительница была способна мобилизовать

потенциальные возможности мальчиков для принятого в обществе поведения, и скорость, с которой они на это реагировали. Большое число поднятых рук показывает, что большинство мальчиков уже стали вести себя абсурдно, но у них нет выбора. Предположите, что бы произошло, если б они сидели, замерев на месте?

Опытный учитель создает множество ситуаций таким образом, что негативная позиция может рассматриваться только как измена. Функция вопросов наподобие таких, как "Кто из вежливых и воспитанных мальчиков хотел бы принять пальто (наблюдательницы)?", означает введение детей во мрак абсурда, вынуждение их признать, что абсурдность есть существование, признание, что лучше существовать абсурдным, чем вообще не существовать. Читатель может видеть, что вопрос ставится не "У кого есть ответ на задачу?", но "Кто хотел бы дать ответ?" То, что в нашей культуре в одно время выражается как проверка арифметических способностей, становится приглашением к участию в группе. Суть в том, что нет ничего, что бы не было создано алхимией системы.

В обществе, где соперничество за основные продукты культуры есть стержень любого действия, люди не могут быть научены любить друг друга. Таким образом, становится необходимым учить детей в школе тому, как ненавидеть, не показывая, что это происходит, ибо наша культура не вынесет мысли, что дети должны ненавидеть друг друга. Как школа добивается подобной двойственности?"

Вот еще один пример, приведенный Генри:

"Борис не мог сократить дробь 12/16 и дошел лишь до 6/8. Учительница спокойно спросила его, может ли он сократить ее еще. Она предложила ему "подумать". Весь класс прыгает и машет руками, неистово стремясь его поправить. Борис совершенно несчастный, вероятно умственно парализованный. Учительница спокойно, терпеливо не обращает внимания на других и сосредотачивается на Борисе. Через пару минут она поворачивается к классу и говорит: "Ну, кто может сказать Борису ответ?" Появляется лес рук, и учительница вызывает Пегги. Пегги говорит, что общий делитель -четыре".

Генри комментирует:

"Неудача Бориса дает возможность Пегги преуспеть; его беда - повод для ее радости. Это общепринятое положение в современных американских начальных школах. Для индейцев зуни, хопи или дакота выступление Пегги показалось бы невероятно жестоким, ибо соперничество, достижение успеха благодаря чьей-то неудаче есть форма пытки, чуждой этим культурам.

, Если рассмотреть это с точки зрения Бориса, кошмар у доски был, вероятно, уроком по самообладанию -не выбежать с криком из класса под ужасным общественным давлением. Такие переживания вынуждают каждого человека, воспитанного в нашей культуре, снова и снова,, из ночи в ночь, даже на вершине успеха, видеть сны не об успехе, а о неудаче. В школе внешний кошмар интернализирован. Борис научился не только арифметике -он научился необходимости кошмара. Чтобы преуспеть в нашей культуре, нужно научиться видеть сны о неудаче".

Генри заявляет, что на практике образование всегда было орудием не освобождения человеческого разума и духа, но их связывания. Мы думаем, что нам нужны творческие дети, но что мы хотим, чтобы они творили?

"Если бы в течение всех лет в школе детей вынуждали ставить под вопрос десять заповедей, святость религии откровения, основы патриотизма, мотив выгоды, двухпартийную систему, законы о кровосмешении и тому подобное..." было бы такое творчество, что общество не знало бы, куда деваться.

Дети не отказываются с легкостью от врожденного воображения, любопытства и мечтательности. Вам приходится их любить для того, чтобы заставить их это сделать. Любовь -путь через вседозволенность к дисциплине, а через дисциплину, слишком часто -к отказу от "я".

Школа должна вызвать у детей желание думать так, как школа желает, чтобы они думали. "Мы видим,-говорит Генри об американских детских садах и начальных школах,-душераздирающую капитуляцию детей".

В мире самое трудное - увидеть подобные вещи в своей собственной культуре.