Раскрепощение
Шрифт:
Глядя на Ивана Васильевича, я вспомнил однажды сказанное им:
— Вот о чем я думаю: надо, чтобы везде был свой «Прожектор» — в учреждениях, на предприятиях... Словом, всюду... Понимаете?..
Однажды в голову мне пришла странная мысль: что было бы, подумал я, окажись директором завода человек, постоянно помнящий о том, что он лицо «вышестоящее» и самим своим положением обязанное всех поучать и направлять на путь истинный... Как тогда обстояло бы дело, скажем, с тем же «Прожектором»? Ведь мог бы он заподозрить, что критика такого рода подрывает его собственный авторитет. Например, мог бы он заявить, что карикатура на поваров заводской столовой в состоянии привести рабочих к неверным выводам и обобщениям по поводу всей нашей системы нарпита и, в конечном
Но не только в директоре тут дело. А если бы парторг Антонина Николаевна Душко оказалась человеком не столь чутким, не столь здравомыслящим, не столь верящим п силы рабочего коллектива? Если бы не знала, как самое себя, этот коллектив и на месте Прокофьева очутился иной, пусть тоже добросовестный, обязательный человек, но без склонности к такому делу?.. И если бы иначе, формально, отнеслись к «Прожектору» — ведь и других забот им хватает! — заводское партбюро, парторганизация в целом?..
Но речь не только и не столько о «Прожекторе» — речь о характере, стиле всей жизни газобетонного; было бы искусственным выделять лишь одно какое-нибудь звено... И вот, в заключение этого очерка — он разросся постепенно и стал, в противоположность начальному замыслу, действительно кое-чем напоминать очерк — в заключение, мне хотелось бы рассказать о директоре завода.
...Когда-то а в общем, не в столь уж отдаленные времена — жил-был в славном городе Одессе мальчик по имени Павлик. Однажды вместе со своим пионерским отрядом он отправился в экскурсию на аэродром, и так же, как все остальные мальчишки и девчонки, идя по летному полю, крутил во все стороны своей рыжей долгошеей головой, любовался очертаниями серебристых фюзеляжей и слушал пояснения летчика, который играл роль экскурсовода. Это был военный летчик, и он, между прочим, рассказывал, что при пикировании пилот выдерживает большие перегрузки, нужна огромная воля, самообладание, чтобы не потерять управление собой и, следовательно, самолетом. И когда земля с ревом близится к самолету, и уже вот-вот... вот-вот... чтобы как раз в этот безошибочный момент плавно нажать на штурвал и вывести самолет из пике.
В этом месте рассказа военного летчика многие девочки, если не вслух, то про себя, наверное, уж ахнули от сладкой, подступающей к горлу жути, а мальчишки гордо выпрямились и всем своим видом постарались обозначить, что они бы и в такой момент не подкачали. Что же до Павлика, то он, наверное, тоже гордо выпрямился, выгнул грудь или еще как-нибудь показал, что он тоже смелый, отчаянный человек. Но это было, представляется мне не самым главным — а главное заключалось в том, что он одновременно подумал... Подумал: а нельзя ли сделать какое-нибудь приспособление, чтобы выход из пике совершался автоматически?..
Он продолжал думать об этом и на следующий день, и еще через день, и в конце концов поразился удивительно простой мысли, которая неожиданно мелькнула, вернулась, застряла у него в голове: когда стрелка высотометра падает до заданного деления, срабатывает электрический контакт, соединяющий
Другое, не менее важное, открытие случилось много лет спустя.
К тому времени Павел Ройзман успел закончить институт, увлечься химией стройматериалов и приехать в Темиртау, где планировали завод газобетона. Вместе с ним прибыло еще двадцать семь молодых инженеров. Потом почти все они вернулись назад. Он остался. Его тоже манил Приморский бульвар и золотые пляжи Каролина-Бугаза. Но он остался. Почему?
...Дома у Ройзмана, пока его сынишка пытался на кухне подружить серого воробья с австралийскими попугайчиками, а четырехмесячная дочь, лежа на тахте, осваивала туристические проспекты, недавно привезенные из Болгарии,— пока младшее поколение занималось этими серьезными делами, мы пили черный кофе из крохотных чашечек, вспоминали прошлое — и хохотали... Хохотала, собственно, Люся,— Ройзман подхохатывал, помогая жене в подробностях, а я смеялся, не всегда понимая сам отчего: просто весело было смотреть, как оба они так вот сидят — и вспоминают... Я понял только, что их знакомство произошло здесь же, на Магнитке, Павел работал мастером на строительном полигоне, а Люся — из Витебска, после школы по комсомольской путевке — крановщицей. Жила она в общежитии, куда, понятно, не пускали парней, и он частенько дежурил под окнами, дежурил терпеливо, упрямо, судя по тому, какая она и сейчас — по-девчоночьи — тоненькая, живая, яркая, с горячими, переливчатыми глазами,— за хорошенькой крановщицей ухлестывало немало ребят...
Может быть, все решила эта встреча?
Или, все-таки, главным был газобетонный, лаборатория, куда он вскоре пришел и где все надо было начинать с самого начала?.. В моем блокноте несколько страничек отведено изобретениям, которые сделаны Ройзманом и его товарищами,— кислото-, водо- и морозостойкие мастики, клеи, ныне применяющиеся в строительстве,— я не воспроизвожу эти записи, все равно они постижимы только для специалистов. Суть же в том, что дерзостная, мучительная, захватывающая радость творчества, шевельнувшаяся в нем когда-то, выход и применение нашла именно здесь.
Или то было свойственно молодости — да не только молодости! — азартное, веселое свойство: идти наперекор! То самое, что заставляет вдруг предпочесть асфальту — обрывистую тропку геолога, садам и паркам — антарктическую зимовку, а милому с детства городу на черноморском берегу — степной, раскаленный летним зноем, продутый морозными ветрами, суровый, мужественный, как присяга, Темиртау...
Не знаю, когда, как это произошло, постепенно или в какой-то особенный, трудно уловимый момент — но еще задолго до того как сделаться директором, он ощутил, что этот город — его город, завод — его завод. Что этот город, этот завод — нужны ему, а он — нужен им.
Нужен...
Завидное чувство!
... Я видел его, когда он проводил оперативку, речь шла о выполнении обязательств и о простоях в транспортном цехе, о профилактических прививках от кишечных заболеваний и тормозах на бетономешалках, о приборах для горчицы и перца в столовой и заключении предварительных договоров на рацпредложения. Здесь не было первостепенных и второстепенных вопросов — были менее сложные, их решали в течение минуты, и более сложные — они требовали размышлений, советов, спора.
Я наблюдал за ним на итоговом занятии в философском кружке: он вел заключительную беседу тонко, умно, перекидывая мостики от проблем теории к современной международной обстановке, а от нее — к конкретным заводским событиям. Вел?.. Нет, он не «вел» беседу, он учил думать, мыслить.
На заводе принято: раз в две недели руководители приходят в цеха — с политинформациями, докладами, но каждая такая встреча — это своеобразный отчет о заводских делах, свободный обмен мнений, совместный поиск.