Раскрепощение
Шрифт:
Худенко застать не удалось, по какому-то неотложному делу его вызвали в город. Но мы с Ивановым весь вечер провели в доме у механизатора, который работал в хозяйстве Худенко — не стану врать, фамилии его я не запомнил. Запомнилось мне другое: как он водил нас по дому и приговаривал: «Вот этот холодильник... Трюмо... Телевизор... Пальто зимнее справили — жене, ребятишкам. И все — за одно лето... Зайдите, поглядите — у всех наших так...»
В том году я много ездил по целине, люди жаловались на суховеи, на дурацкие указания — что и когда сеять, когда жать, на скверное положение с жильем, на отсутствие овощей, фруктов... Жалоб хватало. В Алма-Ате,
Хотя — ни чуду, ни удивлению тут не место. Поскольку мы с Ивановым, сидя за столом, на котором так и сияла золотыми желтками огромная яичница, приготовленная радушной хозяйкой,— поскольку тут же, в семейном кругу, мы услышали общий, многоголосый рассказ о том, как начинался эксперимент, как провели посевную, как работали, рук не покладая, все от мала до велика, школяры — нередко пропуская занятия и наверстывая потом, и никто не понукал, дело шло само собой, каждый знал: сколько вырастим, столько и получим...
Мы слушали, переспрашивали, чего-то не могли понять, чего-то — принять, например — то, что школьники целыми днями — в поле, вместе с отцами, матерями... А как же Пушкин?.. Блок?.. Нам еще невдомек было тогда, что ни Пушкин, ни Блок сами по себе не спасают от раннего ожесточения, от душевной глухоты, от желания прожить жизнь захребетником,— это потом со всеми вместе мы спохватились... А тогда, помню, заспорили и в ответ услышали:
— Так ведь это пока, на первых порах... Главное — люди до работы дорвались.... До настоящей работы!
И так это сказано было — снисходительно, с мягким укором,— что нам обоим неловко стало — за свою узость, книжность, за то, что привычка мыслить по шаблону мешала нам попросту, по-человечески порадоваться тому, что у гостеприимных наших хозяев появилась возможность обзавестись насущно необходимым— телевизором, холодильником, зимней одеждой... Порадоваться — и отделить второстепенное от главного.
Главное же заключалось в том, что «люди до настоящей работы дорвались...» А выглядело это так.
«В Илийском совхозе 96 тысяч гектаров земли, в том числе 55 тысяч гектаров пашни.
Опыт был начат 1 марта 1963 года. В совхозе вместо
3 комплексных отделений и 9 полеводческих бригад было организовано 17 безнарядных звеньев, в каждом из которых насчитывалось по 4 трактора, 5 комбайнов и набор других необходимых машин.
Все это позволило сократить управленческий и обслуживающий персонал в полеводстве со 132 до 2 человек.
Если раньше в зерновом хозяйстве на 55 тыс. гектаров пашни было занято 830 среднегодовых работников, то при новой системе потребовалось всего 67 постоянных механизаторов и два управленческих работника — управлялющий (он же главный агроном) и экономист-бухгалтер зернового отделения. Прежде на девяти токах работало, в зависимости от количества зерна, 500—600 человек. После реорганизации в совхозе было создано три механизированных тока, их обслуживали 12 человек.
Показатели производства зерна механизированными звеньями в 1963 году по сравнению с 1962 годом представляются в следующем виде:
Как
Это — результат новой системы организации и оплаты труда.
Рассмотрим суть ее на практическом примере работы механизированного звена А. Феглера. Фактическая себестоимость центнера зерна здесь равна 63 коп. За прошлые же пять лет себестоимость центнера зерна колебалась от 5 до 7 рублей. Высокая производительность труда дала возможность значительно увеличить среднемесячные заработки членов звена. Механизатору А. Феглеру было начислено 350 рублей в месяц, а остальным членам звена по 330 рублей каждому».
Так писал Иван Никифорович Худенко в декабре 1964 года в своей обстоятельной статье для газеты «Сельская жизнь». Через 10 лет он умрет в тюрьме, а через 24 года Сахаров назовет его «предтечей перестройки» и та же газета «Сельская жизнь» пришлет в Алма-Ату своих специальных корреспондентов, которые на месте подробнейшим образом изучат все перипетии «дела», перечтут все 12 томов — и о результатах расскажут в статье «Честь и жизнь Ивана Худенко», требуя не только реабилитации памяти того, «на ком до сих пор стоит клеймо преступника», но и наказания тех, кто это клеймо поставил,..
Но пока до того еще далеко — до клейма, до тюрьмы, до апреля 1985 года... Ивану Никифоровичу 47 лет, он в самом расцвете сил — крепкий, полный, подвижный, горячий, лысая голова его блестит на солнце, как дыня; в поле, среди разворотливых, улыбающихся ему загорелых хлопцев, он чем-то напоминает сечевика-запорожца... И не даром: родился поблизости от Запорожья, в Херсонской губернии, в селе Музыковке, в крестьянской семье, отец ходил в батраках, служил по найму... Родился же Иван Никифорович в 1917 году, то есть в том самом, когда брошенный большевиками лозунг «Земля — крестьянам!», наряду с «Мир — народам!» и «Вся власть — Советам!», привел к победе Октября.
Дальше — наступление Антанты, колчаковщина, деникинщина, военный коммунизм, стремительный рывок — от безграмотной, голодной, с прямыми остатками крепостничества деревни — в сен-симоновский рай, в коммуну. Не слишком быстро, но здраво рассуждавшие мужичьи головы не склонны были к метафизическим парениям, к социологическим метафорам — земля была обещана, крестьяне желали ее получить. Через бунты и восстания, через Кронштадтский мятеж страна пришла к нэпу. «Мы учащиеся у крестьян, а не учителя их... Задача здесь сводится к тому, чтобы учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю и не сметь командовать!» Страна выстрадала истину, заключенную в этих ленинских словах...
И потом, когда слова эти были перечеркнуты «верным ленинцем», а те, кто шел с Лениным, брошены в тюрьмы и расстреляны после мастерски, театрально разыгранных «процессов», крестьянская мечта о своей земле продолжала жить. Своя — отнюдь не всегда означало частная: и общинная — тоже была своя; и обрабатываемая совместно, на добровольных, договорных кооперативных началах — тоже; не своей она сделалась, когда появились жаждущие командовать. Для них командовать и значило управлять. Они считали землю — своей, крестьян — своими, государство, созданное миллионами, трудом и кровью миллионов,— своим государством... Среди тех, кто с этим не соглашался, был Иван Никифорович Худенко.