Раскрутка
Шрифт:
– С чего бы тебе встречаться с моим братом? Я сама не знаю, где он. И ты только что сказал, что уезжаешь в Ялту, разве нет?
– Ну, мир тесен. Я же говорю: вдруг его встречу? Ну, мало ли. А насчет Ялты я передумал. Не поеду. Море – как теплое желе. Стада курортников, которые бродят по набережной, не зная, чем себя занять и на какой осинке им удавиться. Лежишь на пляже и думаешь: а что я тут делаю? Чего тут забыл? Пошло и скучно. После разговора с тобой мои планы изменись. Так что передать Олегу?
– Твои слова надо воспринимать как угрозу? Ты что-то задумал?
– Ничего… – Перцев засмеялся. –
Он сказал еще что-то, но Дунаева уже опустила трубку. Минуту она сидела, бездумно разглядывая рисунок обоев: мелкие букетики желтых хризантем. Потом разломила надвое неприкуренную сигарету, бросила ее на пол и, уткнувшись в подушку, расплакалась.
Гриша Курляндский, он же Пых, обосновался в квартире подружки основательно. Но вскоре с удивлением обнаружил, что запас водки и пельменей подходит к концу. Еще дня на два-три, может, и хватит, а потом придется вытряхиваться из норы и тащиться за харчами и опохмелкой, превозмогая боль в ноге. С утра для аппетита выпив полстакана водки, он поел все тех же пельменей, которые уже не лезли в глотку. Сел у окна на кухне и с высоты девятого этажа стал рассматривать двор, погрузившийся в дневную спячку. Какая-то баба прошла мимо детских качелей, за ней проковылял старый дед с палкой. И снова никого. Тоска смертная, а на душе неспокойно, будто с минуту на минуту за ним менты явятся, заломят руки, отправят в кандей. А потом навешают по полной программе и допросят.
Курляндский постукивал пальцами по столу, прикидывая, не накатить ли еще немного водки, когда в прихожей тренькнул звонок. Вздрогнув, Пых поднялся на ноги, решая, что делать дальше. Но ни одной дельной мысли в голову не пришло. Звонок заливался без остановки. Курляндский на цыпочках прокрался в прихожую, посмотрел в глазок. Сигарета, висевшая на губе, упала. Перед дверью стоял местный авторитет Паша Шестаков, а с ним какие-то парни.
– Открывайся, Пых, – сказал Шестаков. – И не хрена на меня через дверь пялиться.
Пых дрожащими руками сбросил цепочку, повернул замок. Дверь рванули с противоположной стороны. Шест переступил порог и без разговоров заехал Курляндскому кулаком в морду. Лежа на полу, Пых видел, как в квартиру ввалились еще трое парней, пинками загнали его обратно на кухню. И приказали встать на ноги. Оттолкнувшись руками от пола, Пых с усилием поднялся. Его штормило то ли от водки, то ли от страха, а к горлу подкатывала тошнота. Он хотел что-то сказать, но снова получил в морду, даже не увидел от кого. И вдогонку добавили по спине чем-то тяжелым. Сковородкой, что ли.
– Ты от кого прячешься, пьяная тварь? – заорал Шест. – От меня?
И наступил каблуком ботинка на забинтованную икроножную мышцу. Пых закричал от боли, получил ногой под ребра и неожиданно замолчал, решив, что скорее умрет, чем снова проявит слабость. Он до боли сжал зубы, решив, что не пикнет, не издаст ни единого звука, даже если парни станут бить его смертным боем, ногами затопчут, руки поломают. И тут же снова закричал в голос, схлопотав кулаком по шее.
Безмен
– Мокните его, – сказал Безмен. – Чтобы немного оклемался.
Пых снова закричал, когда парни, ухватив его за руки, вцепившись в гриву волос, потащили в ванную комнату. Полилась вода, Пых зарыдал, решив, что сейчас его утопят. Возня продолжалась еще четверть часа. Пыха макали в ванную, держали голову в воде, пока он не пустил пузыри, затем вытаскивали, давали сделать пару глотков воздуха и повторяли процедуру. Пых плакал, повизгивал, но под конец притих. Немного протрезвевшего Курляндского притащили в кухню, усадили в угол на табурет и даже угостили сигаретой.
– Теперь рассказывай, чего там произошло возле речки, – сказал Безмен. – Начинай по порядку. Кто был с тобой? Чего вы хотели от тех мужиков? И так далее. Без наводящих вопросов. Один раз соврешь – вылетишь в это окошко. И я дам тебе полчаса, чтобы собрать в мешок свои кости. Нет, получаса тебе не хватит.
Все засмеялись, Пых вытер ладонью кровь, сочившуюся из носа, и начал рассказ.
Тихонов выполнил все поручения во второй половине дня. Он перегрузил купленные вещи и оружие в багажник «Жигулей» Радченко. Тушенку и пакет с сухарями оставил на заднем сиденье. Покончив с делами, сел за руль, развернулся и поехал к гостинице. Он думал, что проведет в пути весь вечер и всю ночь, прокатится с ветерком, потому что дороги пустые, а завтра отоспится в Москве. Осталось лишь оплатить счет в гостинице, забрать из номера дорожную сумку с вещами и наполнить термос горячим кофе. На перекрестке Тихонов обратил внимание на черный «ниссан», тормознувший сзади. Машина не новая, какая-то неухоженная, покрытая слоем пыли, на капоте приметная царапина. За тонированными стеклами ни водилу, ни пассажиров не видно. Кажется, эту тачку он сегодня уже видел. Видел не один раз. Только где и когда? Трудно вспомнить.
– Черт, – сказал он самому себе. – Черт побери.
Виной всему проклятая жара, знойное марево висевшее над городом, палящее солнце, от которого плавились мозги. Тихонов, нарушая правила, резко рванул с места, пересек сплошную разделительную линию, из левого ряда выскочил на полосу встречного движения. Круто развернувшись, погнал машину в противоположную сторону, назад к рынку. Через пару минут он увидел иномарку в зеркальце заднего вида. Чтобы окончательно убедиться в своих предположениях, он оставил «жигуль» на стоянке, а сам отправился в новое путешествие по рыночной площади.
Обошел те же торговые точки, где побывал сегодня, купил какую-то ерунду в магазинчике «Рыболов». Через стекло витрины он видел «ниссан» и двух парней, которые околачивались возле машины. Он вышел из магазина и, пользуясь стеклами витрин как зеркалом, убедился, что парни следуют за ним, соблюдая дистанцию. Тихонов заглянул в погребок «Причал», спустившись вниз по истертым каменным ступеням, спросил у бармена кружку пива, уселся за дальним столиком в темном углу. Отсюда хорошо просматривалась входная дверь, а Тихонов оставался незаметным. Народу здесь было мало, прохладно, и время есть в запасе.