Раскрытие тайны
Шрифт:
— Так ведь сам Болдырев говорит, что шелк он покупал не в сельпо, а будучи на прошлой неделе в городе. Вы проверили, — ездил он в город? Нет? Напрасно! Почему, скажите мне и докажите, мы не должны верить простому человеку, заявляющему, что подарок он покупал в городе? Нет, вы, товарищи, докажите.
Дать санкцию на арест — значит, лишить человека свободы, закрыть для него будущее, заклеймить его имя, нанести тяжелую моральную травму. А вдруг он не виновен? Ведь прокурор должен быть не столько обвинителем, сколько искателем истины, исследователем сложных житейских взаимоотношений, тонким знатоком человеческих душ. Сколько раз он видел, казалось, бесспорные доказательства вины, и рука уже тянулась за ручкой,
В течение всего этого разговора Божко медленно и тяжело ходил по кабинету. Лицо его хмурилось, на лбу собирались глубокие морщины, он всё требовал новых бесспорных доказательств виновности Болдырева, ставил неожиданные вопросы и, казалось, что Божко не прокурор, а защитник.
Так и не дал он санкции на арест столяра, а на следующий день на рассвете сам выехал на машине в далекое село Белолучье. И здесь Божко нашел то, чего вначале не смогли увидеть и понять работники милиции.
Кто такой Болдырев, как живет, как работает, как относится к людям и люди к нему? — вот те вопросы, которые прежде всего интересовали прокурора, и он получил на них полный ответ.
Антон Болдырев — колхозный столяр, инвалид Отечественной войны. В самый последний день боев уже в Берлине он был тяжело ранен и потерял ногу, но, вернувшись в родное Белолучье, еще больным горячо взялся за восстановление села. Его руками была выстроена не одна добротная хата, помещения на фермах и многое другое…
Ночевать Божко пришлось в избе двух престарелых колхозников. Усадив прокурора вечером за стол и угощая его ужином, старики рассказывали о себе. Они потеряли в годы войны сына, сами теперь часто болеют, и хата их тоже стала разваливаться. Вот является как-то к старикам Антон Болдырев со своим инструментом и говорит:
— Давайте будем ремонтироваться…
Старики были удивлены и обрадованы, а колхозный столяр с тех пор каждый вечер в течение целого месяца приходил к ним, и теперь хата может еще на одну жизнь послужить ее хозяевам.
— Вы думаете, хоть грош ломаный взял? Ничего! Еще обиделся, когда мы уговаривали его. Так было не только с нами. У Антона Сидоровича душа святая, дай бог каждому, — говорил старик.
Антон Болдырев как подозреваемый после этого вечера больше не интересовал прокурора. Божко сейчас же стал искать пути, которые привели бы его к тому, кто действительно взломал замок в магазине и обворовал его. Через три дня преступник был обнаружен: его задержали с мешком за плечами на одной из ближних железнодорожных станций при попытке уехать на рынок в областной центр. Фамилия его Спесивцев. Он не имел ни постоянного места жительства, ни постоянного занятия, а просто бродяжничал: иногда, правда, на месяц-два, а то и на год где-нибудь устроится и начнет работать, работает честно, потом вдруг срывается и живет тем, что сумеет «добыть». Крупных краж никогда не совершал, а мелкие за преступления не считал. И что любопытнее всего — человек этот ни разу не задерживался и не попадал под суд за свои грехи. Оказавшись случайно в Белолучье и проходя мимо хаты Болдырева, — а двор у Болдырева, как уже упоминалось, был открытым, — Спесивцев увидел столярный верстак с различным инструментом, среди которого лежало и злополучное долото. Как его использовать, преступник еще не знал, но захватить захватил. А когда увидел сельпо, решение вдруг сразу созрело. Спесивцев дождался темноты и, когда сторож забежал по соседству в сельсовет за спичками, долото сделало свое дело и в спешке было брошено чуть ли не у самых дверей магазина.
Спесивцев еще не был задержан, когда прокурор Божко вернулся из Белолучья и сразу же распорядился отпустить задержанного колхозного столяра. Антона Болдырева.
А
— Вы хорошо проверили и полностью удостоверились в том, что именно по распоряжению Крюка было вывезено и продано девятнадцать машин государственного угля?
— Всё совершенно точно, товарищ советник юстиции, но здесь есть еще одно обстоятельство, — отвечал капитан Снежков. — Как установили работники милиции, уголь добывал и продавал заместитель Крюка — Решетило. Крюк знал об этом и дал разрешение вывозить ворованный уголь на машинах автобазы. Так было продано девятнадцать машин угля — по 500 рублей за машину. Деньги делились между Крюком и Решетило, кое-что перепадало и шоферам.
— Вы допрашивали по этому поводу Крюка? — спросил Божко.
— Он всё отрицает и грозит уволить Решетило, якобы обманувшего его.
— Так-так… — задумчиво произнес Божко, постукивая пальцами по столу.
— Но и это еще не всё, — чуть подавшись вперед, сказал капитан и положил на стол перед прокурором протокол осмотра автопарка, в котором было зафиксировано, что сотрудники автоинспекции, посетив автобазу, обнаружили на канавах восемь разобранных якобы для ремонта автомашин. Машины же эти, как оказалось при осмотре, ремонта не требовали.
— Да, дело, выходит, осложняется, — перебивая капитана, произнес Божко и тут же спросил: — А что говорят шоферы этих машин, что говорят рабочие автобазы?
Но капитан не мог ответить на эти вопросы.
— Послушайте, товарищ капитан Снежков, ведь там работают наши советские люди, почему же они не возмутились этими явно преступными распоряжениями своего начальника, почему не сообщили куда следует? Наконец, скажите, почему вы сами, выясняя этот вопрос, не поговорили с рабочими автобазы? — наступал Божко.
Капитан Снежков снова появился в кабинете прокурора только на третий день и стал выкладывать всё, что удалось установить за это время. Крюк, оказалось, полновластный хозяин на автобазе. Это крупное предприятие отдано ему на откуп. Он сам подбирает и принимает на работу угодных и подходящих для него людей, сам и увольняет неподходящих. Машины автобазы постоянно «работают на сторону», а вырученные деньги Крюк делит с Решетило. Часть денег используется и для того, чтобы задобрить отдельных шоферов и ремонтных рабочих. Был как-то случай, когда один из шоферов возмутился «деятельностью» Крюка и подал заявление в партийный комитет завода. Но выделенная комиссия не сумела разобраться в поднятых вопросах. Члены комиссии не заметили даже, что в коллективе автобазы, в составе которого насчитывается более ста человек, нет ни одного коммуниста или комсомольца. После заключений комиссии Крюк уволил подавшего заявление шофера и пригрозил, что так будет с каждым, кто станет заниматься клеветой.
Снежков выложил перед прокурором целую пачку протоколов допроса шоферов и слесарей-ремонтников, которые подтверждали всё то, о чем он сейчас говорил прокурору.
— Вот видите, капитан, какой оборот принимает дело, — начал было Божко и вдруг спросил: — Откуда прибыл в наш город Крюк?
— По демобилизации из армии, в 1950 году.
Божко задумался и, как всегда в таких случаях, стал медленно ходить по кабинету. Теперь вопрос становился для него как будто вполне ясным. Крюк — саботажник и расхититель. Но только ли? Опыт и практика подсказывали ему, что честные советские люди, каким значится по документам и Крюк, не то что не могут, а просто не способны на подобные действия. Не может же в самом деле человек жертвовать в годы войны своей жизнью, а теперь заниматься воровством, противиться выполнению важнейших государственных заданий!