Расплата. Трилогия
Шрифт:
Думаю, однако, что для публики чтение подобных заметок, хотя бы и переданных в литературной обработке, потребовало бы особого толковника.
После того, как выяснилось, что нам приказано чего-то ждать, временный подъем духа, вызванный смелой идеей немедленного похода вперед, во что бы то ни стало, угас неиспользованный; увлечение прошло и под гнетом полной неизвестности относительно будущего сменилось почти апатией.
По-видимому, это опасное настроение не прошло для адмирала незамеченным, и против него он принял единственную, бывшую в его распоряжении, меру: так занять людей делом, чтобы у них не было времени задумываться. Начиная с половины января, учения и занятия вперемежку с приемками запасов и угля производились с утра до ночи и даже ночью. Мера оказалась целесообразной. Настроение окрепло. Досадливая мысль -- "зря стоим" -- реже приходила в голову. Однако же злоупотреблять
Адмирал ни с кем не делился своими взглядами и предположениями на будущее. Лейтенант С., ведавший секретную переписку адмирала, единственный человек на эскадре, который знал все, был нем как рыба.
– - Послушайте, -- все-таки обратился я к нему однажды. -- Я вовсе не хочу выпытывать от вас секретов, но объясните мне: почему он молчит?.. Вы, лично, молчали бы в таких обстоятельствах?
Он подумал и ответил тоже вопросом:
– - Случалось ли вам получать от начальства приказание, которое вы считаете неосуществимым, и по поводу этого, насколько допустимо законом, вступать в пререкания, надеясь повлиять на принятое решение?
– - Бывало...
– - А если это затягивалось, если вы долго еще не теряли надежды, то находили ли вы нужным и полезным держать своих подчиненных в курсе ваших сношений с начальством? Ведь, говоря с ними, вы не стали бы лукавить (тогда уж лучше молчать), вы бы высказывали ваши взгляды, и, несомненно, если не все, то большая часть ваших подчиненных (если вы настоящий начальник, а не с луны свалились) были бы на вашей стороне. Так ведь?
– - Положим, что так...
– - А если, в результате, начальство все-таки приказало бы сделать так, как ему кажется наилучшим, то как следовало бы назвать ваши конфиденции, безусловно оставившие след в настроении вверенных вам сил? -- преступной агитацией, попыткой создать движение, идущее вразрез с намерениями высшего начальства, даже хуже -- попыткой оказать на него давление, заставить его отступиться от выполнения намеченных планов?..
– - Все это так, но...
– - Потому-то он и молчит. Он все еще надеется, что "там" его поймут. Только напрасно. Напрасно в смысле надежды, а не в смысле молчания. Я не открываю вам никаких тайн, а говорю сам от себя. Мы вышли из России при постоянном понукании со стороны русского общества, обвинявшего адмирала в нежелании идти на выручку Порт-Артура. Помните? Вы сами передавали свой разговор с Нелидовым, проездом через Париж. Ведь даже он, хорошо осведомленный в делах, и то выражался смутно и уклончиво, тесно связывая саму идею о возможности посылки эскадры с именем 3. П. Рожественского. Помните, вы передавали его слова -- "не то хворает, не то не решается"... Дело сводилось к вопросу о личной решимости, так как, кроме него, некому было вести эскадру. Дубасов -- стар. Чухнин -- им одним держится Черноморский флот... Мы пошли. Я затыкал уши, когда вы говорили, что с началом сухопутных бомбардировок -- конец артурской эскадре. Ведь мы были полны геройскими реляциями Стесселя... Если не совсем верили, то так хотели верить!.. Словом, мы смотрели на нашу эскадру как на сильный стратегический резерв, который идет для поддержки настоящего активного флота, действующего на театре военных действий, опирающегося на укрепленные, богато снабженные базы... С падением Артура рассеялись последние иллюзии. Наша армада -- это случайное сборище кораблей частью новых, плохо построенных и еще не вполне достроенных, частью старых, наскоро отремонтированных, в лучшем случае заслуживающее названия "резервной" эскадры, -- сделалось активным флотом, задачей которому ставится одоление победоносного, активного, настоящего боевого флота противника!.. И это при условии, что последний опирается на многочисленные, прекрасно оборудованные базы, а мы -- для того, чтобы достигнуть нашей единственной базы, Владивостока, -- должны предварительно победить его... Мы -- слабейшие и численно, и по вооружению, и по снабжению и... -- что ж лукавить -- и по Духу, -- мы смеем ли на это надеяться?.. Но "там" этого не понимают или не хотят понять, все еще верят в чудо... Вот почему он молчит...
Но если молчал адмирал, если С. говорил только намеками и притчами, то вскоре же газеты, начавшие прибывать из России, достаточно выяснили вопрос: почему мы стоим и чего нам приказано ждать? Ждать подкреплений... и каких подкреплений! -- "Николай", "Ушаков", "Сенявин", "Апраксин", "Мономах" -- вся рухлядь,
– - Да это не подкрепление, а камень на шею! -- заявляли наиболее горячие головы.
В особенности поражало всех то обстоятельство (создававшее положение почти безвыходное), что эта посылка старых утюгов и калош, по внешности, не представлялась измышлением "шпица" и особ, под сенью оного мирно почивающих, но являлась как бы уступкой властному требованию общественного мнения, вдохновенным пророком которого выступил г. Кладо.
С чьего голоса он поет! -- ворчал С. -- Тут дело нечисто!..
Не может он не знать истинного положения вещей! -- говорили другие. -- Либо -- рехнулся, либо -- по заказу... Но кому понадобилось?..
"Не спрашивайте адмирала Рожественского!.." -- взывал г. Кладо, обращаясь к русскому обществу. "Сейчас, сейчас посылайте, что можно, не теряйте ни минуты, иначе может оказаться поздно, поймите -- поздно... Поймите только, какое это страшное слово, сколько в нем зловещего..."
В своем исступлении г. Кладо доходил до такого абсурда, как предложение послать на войну никуда не годные, давно отслужившие свой век -- "Минин", "Пожарский", даже... "Петр Великий"!..
Он говорил: "...в восьмидесятых годах... на Дальний Восток была послана плавучая батарея "Кремль"... Когда являлась необходимость, то энергичные люди дерзали преодолеть и невозможное...(Грубая ошибка (или описка) г. Кладо. -- "Кремль" никогда не был "послан" на Дальний Восток. Его только "собирались послать", но вовремя одумались. -- Невозможное было признано невозможным) О, Господи! да таких примеров можно привести тысячи! Ведь поймите вы, мечтатели, что встряхнуться надо, надо проснуться, -- ведь другого выхода все равно нет; поймите, что иначе над нами повиснет грозный призрак возможности проигрыша кампании. Дерзайте, и кажущееся невозможным -- совершится!" (Современная морская война. Морские заметки о Русско-японской войне Н. Л. Кладо, стр. 447--448)
Какие красивые, как будто полные истинного патриотизма, слова! Как не верить им в устах ученого-моряка? -- не могло не говорить русское общество.
Какая недостойная игра! Какой злостный обман доверчивой сухопутной публики! -- не могли не возмущаться мы, шедшие на второй эскадре.
Надо ли повторять здесь, хотя бы вкратце, все то, чем г. Кладо наполнял столбцы "Нового Времени"? Эти свои вдохновенные статьи он издал даже отдельной книгой. (Боюсь, не делаю ли я ему рекламы? -- ну да все равно.) Во всяком случае, если не в точных выражениях, то по духу, по смыслу своему они еще живы в памяти читателей, и странно, право, что скорее всех забыл их содержание сам автор, который два года спустя в высокоофициозном издании без пророческого пафоса, но зато глубоко авторитетно, пишет: "Эскадру надо было вернуть с Мадагаскара. Очевидно, дальнейшее плавание эскадры было делом более чем рискованным -- шансов на ее успех не было, собственно, никаких" и т. д. (Морская справочная книжка на 1906 г. col1_1 М. Приложение, стр. 66) -- золотые слова, лишний раз доказывающие, как легко пророчествовать задним числом и подавать мудрые советы post factum...
Но мне кажется, что автору статей "После ухода второй эскадры" стыдно было бы писать такие слова без всяких оговорок...
Тогда, в тот год кровавой расплаты за грехи целого ряда поколений, когда было так дорого каждое правдивое, каждое честное слово, -- он проповедовал совсем другое. Опираясь на стройную систему боевых коэффициентов, он доказывал, что на успех второй эскадры в настоящем её составе "есть надежда", но "должна быть -- уверенность", и доказывал, что эта "уверенность" может быть создана посылкой подкреплений, состоящих из разного хлама, числящегося в списке боевых судов Балтийского флота. Он морочил публику ссылками на официальные данные морской справочной книжки и традиционные рапорты о том, что "все обстоит благополучно" и флот пребывает "в полной боевой готовности". Призывая русское общество потребовать от Морского министерства посылки на театр военных действий всей этой рухляди, он даже не настаивал на приведении ее в полную исправность. (Такая задача была бы неосуществима.) Он писал: "Пусть идут с такими неисправностями, которые допускают возможность дойти и драться там с пользой". Я думаю, даже не моряку и совсем неученому очевидна вся чудовищность такого предложения. Что такое неисправный корабль? Что у него неисправно? -- или машина, или вооружение. Да разве, имея то или другое неисправным, он может драться и еще "с пользой"?