Расплата
Шрифт:
Это невыносимо. На часах всего-то 8.00 утра, а хвост из машин растянулся по всей длине Лихачевского шоссе.
– Достали уже эти пробки в Долгопрудном! – ругнулась Мила, со всей силы вдавив педаль тормоза своей «Бэшечки» в пол и чуть не врезавшись в задницу танцующего впереди «Фольксвагена». Его водила на ходу решал дилемму: пойти на обгон справа, утопая по самые окна в грязюке, или нюхать зад проклятого мусоровоза, неспешно ползущего к полигону бытовых отходов, или вильнуть влево и получить лобовой удар.
– Вот урод! – Мила раздражалась все больше и ее «девочка», второе и последнее после Валерия любимое существо, издала дикий воинственный вопль,
Выбираться по утрам из Долгопрудного стало пятикилометровой проблемой. Ближнее Подмосковье вообще расстраивалось со страшной силой, а Долгопрудный был ну очень привлекательным ПМЖ. За лето здесь вырос целый новый высотный микрорайон, пришлого люда привалило немерено.
Покупатели квартир – зачастую обладатели прописок южного порубежья бывшего СССР – активно привносили в Долгопрудненское бытие кавказские и таджикские настроения. Мужчины реализовали себя в браке с москвичками и даже брали их русские фамилии. Профессиональный зуд удовлетворяли за баранкой маршрутных такси, бойко бегающих по московским и Химкинским подворотням до Речного вокзала, чистили мусоропроводы или ласково и честно торговали витаминной экзотикой, раскинув полосатые шатры рядом с супермаркетами. Мила иногда затаривалась у них испанскими плоскими персиками и бакинской фей-хоа. Так было проще убить голод и лишить счастья расти в объеме свою фигуру.
Мила пару лет назад приобрела в Долгопрудном вполне симпатичный двухэтажный особнячок, в который, покорно заглядывая Миле в глаза, переехал муж-квартирант и сын-оторвыш. В силу профессиональной занятости встречались они под одной крышей в лучшем случае на ночь, поутру разъезжаясь или разлетаясь в разные части света. Мила – как сотрудник издательства, ее муж – как ученый-экономист, в коего успел переквалифицироваться – будучи мастером цеха соблазнил однажды дочурку какого-то важного папы. Этот же папа отстегнул Юрию неслабую сумму, чтобы тот думать забыл о его дочери, уже помолвленной с известным политическим деятелем, который тому папе представлялся куда более приличной партией, нежели откровенный альфонс Юрий. Ту неслабую сумму Мила вычислила в момент, как и факт измены. Исполнилась праведного негодования и дилемму «дрянной муж с деньгами или роскошный дом с дрянным мужем, которого все равно выгоню» решила в пользу дома. И деньги того папы чудесным образом легли в фундамент особняка, предрешив судьбу Юрия.
Мирон в этой семейной обойме играл роль праздно блуждающего элемента, не особо пытающегося найти себя в океане профессий и возможностей, которые предоставляли ему родительские кошельки.
… «Урод» в «Фольксвагене», наверно, спиной почувствовал флюиды злобной фурии и перестал суетиться за рулем. Однако его «задница» мешала Миле пойти на обгон. Она вышла из машины и, несмотря на кряканье клаксонов позади ползущих автомобилей, подошла к бородатому, чтобы сказать, как он ей надоел своими маневрами. Мужик за рулем расплылся в улыбке и жестом показал, что не возражает против присутствия этой дамы в своем салоне. Мила сделала вывод, что он явно юродивый и почтет за честь, если она сейчас побьет ему стекла, проколет шины и в довершение вырвет бороду с корнем. Мила пожелала ему всех чертей в помощь, крикнула, что если он сейчас не уберет свой зад, она его просто расплющит, и вернулась в машину.
Резко выкрутив руль вправо, она окунула колеса своей «девочки» в грязную жижу по самое «не хочу!» и пошла на обход длиннющего хвоста застрявших в пробке автомобилей. Бородатый шофер «Фольсвагена» проводил ее испуганно-восхищенным взглядом –
А на выезде из Химок на Ленинградском шоссе уже «поцеловались» фура с «Окой». И пока их водители ждали ГАИ-шников, угрожающе помахивая перед носом друг друга монтировками, десятки машин торчали в пробках в ожидании, пока этих двух козлов растащат на обочины.
– Купят права, а ты из-за них страдай! Поубивала бы…, – Мила в сердцах ударила кулачком по клаксону. «Бэшка» неудобоваримо огрызнулась и, подпрыгнув на месте, понеслась дальше. До следующей пробки.
В таком ритме Мила добиралась до работы каждое утро и к великому изумлению охранников никогда не опаздывала. А самые языкатые из сотрудников вообще считали, что Мила ночует в издательстве, что у нее нет никакой личной жизни и что она вообще в свои «бабаягодные» годы фригидная климактерическая стервь.
Мила знала, что коллеги ее не любят. «Завидуют!» – объясняла она себе это обстоятельство. И ведь было, чему. Во-первых, Мила была натуральная блондинка, что модно во все времена, а нынче особенно. У нее никогда не прорастали на макушке мерзкие черные корни, и она всегда с высокомерной усмешкой провожала взглядом блондинок обесцвеченных – не удостоившихся небесной или генетической чести иметь статус белокурой. Мила гордилась своими шикарными белыми, с легкой позолотой волосами, носила прическу каре и горевала о времени, когда заплетала свои чудные волосы в толстенную косу. Причина изменения прически была в возрасте: каждый день рисовал на лице новые морщинки, а кожа все больше обвисала на щеках. Скрыть это безобразие помогала именно прическа каре и частое мотание головой, что не давало собеседнику концентрировать внимание на изъянах лица. Но коса шла Людмиле больше.
За змеевидное поведение этого произведения искусства ее в детстве так и звали Змеей. Метровая косища плавно струилась по спине, когда юная Мила бывала в благостном расположении духа, или внезапно выскакивала из-за спины, ударяя по ушам недругов, если Мила злилась и резко забрасывала косу через плечо. Примерно так вел себя и Людкин язык.
– Вот, если бы тебе жало вырвать, и превратить тебя из злобной кобры в беззащитного ужа, я бы, может, и поверил, что ты способна любить в принципе, – сказал ей на выпускном вечере одноклассник Вовка, которому Мила сама предложила, что называется, руку и сердце. Он отказался. С того момента она поставила на сердце заглушку. О том, чтобы задуматься над сказанным, пересмотреть свое поведение и отношение к людям, не было и мысли. Девочка вступала во взрослую жизнь полная яда, слегка прищурив серые глаза, чтобы не выдавали откровенной нелюбви к людям, окаменев душой от отказа Вовки, по которому томилась всем своим красивым и стройным телом весь 10 класс…
Да, именно фигура Милы была тем самым «во-вторых», за что ей завидовали все без исключения разновозрастные особы женского пола. Мила была как статуэтка – аккуратная, с красивыми округлыми бедрами, маленькой грудью, малюсенькой ступней. Игрушка – не женщина. Она позволяла себе носить и обтягивающие брюки, и ультра-мини, и высоченные шпильки. В любой одежде была эффектна, сногсшибательна! В ее-то уже далеко не молодые годы так высоко держать марку, не приложив для этого никаких хирургических усилий – это надо было суметь. О том, что, борясь с послеродовыми растяжками на животе, она еженедельно турзучила свое тело на тренажерах в фитнес-центре, устраивала разгрузочные недели и вообще давно перешла с нормальной еды на таблетки и витамины, Мила предпочитала молчать. Пусть думают, что ее красота – натуральна, естественна, что в свои годы она способна заткнуть за пояс любую ровесницу и дать фору молодежи.