Распоротый

Дубов Игорь

Потом я лежал, прислушиваясь к резко стучащему сердцу и слушая вполуха бездумный щебет обвивших меня женщин.

– Оставлю заведение на мужа и поеду, – говорила хозяйка. – Все уже уехали. Кеш уехала, Тина уехала, Шил Тес Борха ушла с Митой к чистильщикам…

– Я слышала, Принцепс заявил, что в сухой период потребление тока будет ограничено…

– Если это необходимо для восстановления… Брызни-ка на меня пахучкой…

Пот высыхал, неприятно стягивая кожу. Я встал, поднял свалившееся на пол покрывало, вытерся и начал одеваться.

На улице уже сгущался туман. Я почувствовал, как быстро моя рубашка и шорты пропитываются влагой, и пожалел, что не взял накидку.

Уходя из дому, я собирался вернуться еще засветло, но, как всегда, ничего из этого не вышло. Впрочем, меня это уже не удивляло. Когда ты плохо представляешь себе, зачем и куда идешь, не стоит даже загадывать, где ты окажешься через час.

В гостинице было шумно. Оклахома Эл веселился вовсю. Озерный зал Оклахома уже успел загадить, и, поскольку роботы не могли убирать при посторонних, ему пришлось переместиться в свою собственную спальню. Мне не хотелось видеть Оклахому, я до сих пор чувствовал себя потерянным среди веселящихся людей. Однако дверь к нему оказалась распахнутой настежь, и незаметно пройти мимо не удалось.

– Гляди-ка! – завопил Оклахома, сталкивая с себя восседающую на нем девчонку. – Рулевой! Давай к нам! Посмотри, какие малышки! И ни одна не замужем. Ты, кстати, не хочешь стать мужем?

Я остановился на пороге. Кроме Оклахомы, лежавшего, как царь Соломон, в окружении четырех разноцветных девушек, в постели еще находился обрюзгший дядька с опухшими от постоянного втирания айи ушами. Когда я вошел, дядька созерцал свой похожий на карандаш член. Композицию, напомнившую мне доброе старое время, завершал маленький мальчик, сидевший возле кровати на залитом скрушем ковре. Мальчик с идиотским видом ковырял у себя в носу, держа в свободной руке большое музыкальное яйцо.

– Привет, – сказал я, стараясь, чтобы моя улыбка выглядела настоящей. – Все в порядке?

– У меня? – удивился Оклахома. – У меня всегда все в порядке. Не то что у некоторых.

Механически продолжая улыбаться, я глядел на Оклахому, думая о том, что через несколько дней он улетит отсюда навсегда. Оклахома пил скруш, а не втирал айю, и я знал, что он абсолютно трезв. Раньше в такой ситуации я, наверное, заставил бы его пожалеть о своих словах. Но сейчас меня мало что задевало.

Одна из девчонок развела колени и принялась ласкать себя.

– Завидую тебе, – сказал я, поворачиваясь, чтобы уйти.

Едва переставляя ноги, я дотащился до своего кабинета, откуда можно было попасть в настоящую гостиницу, спрятанную техниками в четвертом измерении. Мертвящий свет радужно переливающихся стен резал мне глаза, пока я устало шагал по внутренним коридорам к трем небольшим комнаткам левого рукава, где вот уже шестьдесят две ночи находилось мое скрытое от посторонних глаз убежище. Именно там я часами бессмысленно раскладывал незатейливые компьютерные пасьянсы или погружался с помощью дриммера в пугающие насилием видения, прежде чем забыться характерным для депрессии обморочно коротким и не приносящим отдыха сном.

Рекордер у входа коротко пискнул, привлекая внимание. Несколько часов назад меня вызывал Давантари, чтобы сообщить, что ночью прибудет заказанный мной грузовик. Я посмотрел на таймер. В запасе оставалось совсем немного времени, однако я не собирался спешить.

Прежде всего я достал и установил на столе, прислонив к экрану дисплея, объемки ребят, скопированные мной из их личных дел. Перед каждой обемкой я поставил по маленькому титановому стаканчику из стандартного комплекта и еще один стаканчик поставил себе. После этого я вынул из стенного шкафчика присланную с Земли бутылку водки и заказал в синтезаторе ржаной хлеб. Конечно,

синтезатор мог изготовить и водку, но я видел особый смысл в том, чтобы эта бутылка пришла ко мне через космос. Наполнив стаканчики до краев, я накрыл те, что стояли у объемок, кусками хлеба. Этот ритуал придумали, вероятно, на заре цивилизации. Однако те, кто в далеком прошлом впервые собирался разговаривать с мертвыми, нашли удивительно верное решение. Неразбавленная водка и черный ржаной хлеб. Только их пропускает горький комок в горле, душащий тебя в подобных случаях.

Я понимал, что вряд ли кто-нибудь из погибших друзей окажется сегодня здесь, рядом со мной. Скорее всего их биоплазма уже растворилась в информационном поле далекого Канопуса. Но я все равно действовал так, будто все они плавали над головой.

В черном зеркале монитора я хорошо видел себя в мокрой, прилипшей к плечам рубашке, с отблеском света на все еще влажной коже лба. Точно так же я усаживался когда-то в передней подвеске, глядя на свое отражение в выключаемом перед взлетом экране внешнего обзора. Вздрогнули, непроизвольно примериваясь к клавишам отсутствующего пульта, пальцы, зябко пробежала по затылку морозная предстартовая дрожь, и я снова услышал невнятное бормотание пробуждающихся двигателей. Все вернулось, звездное небо распахнулось передо мной, и я опять почувствовал себя капитаном "Трезубца". Ссутулившись, я сидел перед объемками своих погибших товарищей, отчетливо понимая, что вряд ли смогу заговорить с ними вслух. Возможно, это случится, когда я выпью, но пока что я еще был трезв.

– Ну что, – тихо сказал я, – вот мы и встретились.

Я поднял стаканчик и, помешкав, выпил его залпом. Водка непривычно обожгла мне горло. Последний раз я пил несколько месяцев назад, еще в той своей жизни.

Взгляд мой задержался на Хартахае, стоявшем посередине, и я вспомнил, как, собравшись в кают-компании, мы обсуждали подробности операции. Тогда, начиная преследование, мы твердо знали, что обречены. «Горностай» числился в реестре, и я хорошо представлял его боевую мощь. Три палубы «Горностая» перекрывали нас на сорок мегатонн, а от оставшихся в живых на Леде стало известно про его дополнительный свертыватель. Никто не посмел бы упрекнуть меня, если б я отказался от задания. Бессмысленно умирать лишь потому, что в этом секторе не оказалось тяжелых патрульных судов. Но Хартахай не согласился со мной.

– Я могу рассчитать, – волнуясь, говорил он, время от времени помогая себе рубящим движением руки. – Мы сядем на хвост, настроимся, а потом подскочим и выйдем так близко, что помнем его волной. Если нас при этом расплющит, он все равно уже не сможет нырнуть и зависнет до подхода крейсеров. А если мы уцелеем, то пойдем на абордаж.

Он был прав, и, как только мы осознали это, у нас появился долг. Теперь, когда наша возможная смерть перестала казаться бессмысленной, мы обязаны были атаковать "Горностай".

– Ведь все шло хорошо, – сказал я Хартахаю. – Вы победили и захватили пиратов. Я наверняка знаю, что все было именно так – иначе вы не смогли бы уложить меня в анабиоз. Но потом… – Я стиснул стаканчик, который продолжал держать в руке, точно боялся его уронить. – Кто мне расскажет, что случилось потом? Как вы могли погибнуть после победы?!

Я глядел на ставшие мне за несколько лет родными лица, и сердце клешнило от отчаяния. Прибывшие корабли патруля обнаружили беспорядочно летающие в пространстве, раскиданные взрывом оплавленные обломки «Трезубца» и брошенный неподалеку "Горностай", на борту которого, кроме меня, плававшего в глубокой заморозке, не оказалось ни одного человека.