Распутье
Шрифт:
Контрабандисты принесли кучу газет. Волочаевские бои покачнули трон Меркуловых. Всюду проходят крестьянские съезды, где мужики в один голос трубят, чтобы уходили прочь японцы и вся нечисть, что еще сидит на нашей земле. Снова разбегаются и переходят к красным белогвардейцы. Японцы ищут нового правителя. Этот уже пережил себя. Был Меркулов со своим братом – и нет его. Партизаны всюду хлещут белых и интервентов. Особливо много их скопилось в Ольге, Сучане. Партизаны даже стали приходить в город, сделают бучу – и снова уходят в сопки. Вот дела! Летят поезда под откос. Взрываются мосты. Армия ДВР наступает. Только я мало
Наши строго наладили службу на тропе. Акиму с Митькой задали порку. Счас стоят на часах по трое. Да и второй конец тропы взяли под надзор. В деревне тоже кто-то стоит на часах, чтобы увидеть упреждающие дымы и ударить в било. Ведь все мы знаем, что Устин живьём не дастся, значит, снова пальба, смерть, а все это на нас падет. Хорошо, попался такой комиссар, будь другой, то давно сгорели бы мы в своих домах. Аминь…»
В деревне обычные будни, если посмотреть со стороны и не вникнуть в ее жизнь. Но она живет напряженно. С сопок высыпала банда Кузнецова. Эти не шли по тропе, поэтому застали деревню врасплох. Хоть и было в той банде двадцать человек, но для этой деревни уже сила, и против двадцати долго не устоять. А если и устоишь, то банда уйдет в сопки и может навалиться большим числом. Устин хотел было дать отпор банде, но старики вразумили:
– Ни красные, ни белые нас не тронут, они будут ловить вас – кого считают бандитами. А кузнецовские не посмотрят ни на что, и если не сегодня, то завтра спалят нашу деревню и перебьют нас. У этих никакой души нет. Потому принимаем, как подобает. Что ни спросят – даём. А ежли ты хочешь схлестнуться с этой бандой, то милости просим в сопки, и там сводите свои счеты.
Устин сдался. Даже снизошел до разговора с Кузнецовым, который не знал, что трое из его банды были убиты Бережновым. То был откровенный разговор опытного старого бандита с солдатом.
– Будем честны, Устин. Ты убил Коваля. Но я тебе его прощаю. Весь этот анархизм – чепуха. Просто мне нужен был стяг, чтобы держать под ним народ. Без него и мне не устоять, и народу не за что держаться.
– Проще сказать, кого-то надо чем-то дурачить? – усмехнулся Устин.
– Все дурачат. Я что, хуже других?
– Слышал я, люди говорят, что ты дурак, а ты, оказывается, не без ума человек, – даже чуть удивился Устин.
– Будь я дураком, то давно бы прихлопнул меня Шишканов. Вот Хомин – тот дурак, тот на всё буром прёт, как медведь. Большевиков ненавидит, ажно зубами скрежещет.
– А ты?
– Я? Я просто бандит. Кого люблю, кого ненавижу, честно сказать, и не знаю. Знаю одно, и ты тоже об этом знаешь, что буду драться, как и ты, пока не убьют. Мне ведь податься некуда. За границу – а что я там не видел? Даже если победят белые, то и у них я буду чужим.
– Отверженным, как сказал бы Макар.
– Может быть, и так. Вот и предлагаю тебе тоже пойти с нами и драться до той поры, пока рука винтовку держит. Думал, что анархизм Коваля меня спасет, но давно понял, что это игра на дураков. Пошли, у меня не пропадешь.
– Сколько ты уже народу загубил?
– Не считал. Но если сравнить меня с Безродным, которого возвели в ранг великого бандита, то он против меня будет сморчком.
– И не жаль тебе, что ты за счет смерти своих
– А кого жалеть-то? Ведь это наполовину трусы, предатели, пусть их гибнут.
– А ты?
– Что я? Я – бандит, главарь банды. Без главаря банда развалится. Только мною и дышат.
Устин невольно потянулся к маузеру, что торчал за поясом, но тут же опустил руку. Кузнецов заметил это движение, сказал:
– Значит, тянешься к маузеру? Зря. Я ведь не посмотрю, что ты герой, что ты солдат, фронтовик, прихлопну, как муху, и был таков. А успеешь убить, то сгорит тотчас же ваша Горянка. Хочу предложить тебе службу в моем партизанском отряде. Не хочешь? А ведь мы с тобой в одинаковом положении. Не будем ссориться, время покажет. Хватит и того, что ты снова против красных. За это всё прощаю. Ладно ты их тут пошурудил, вся тайга гудит, – криво усмехался Кузнецов. – Убить тебя я мог бы, но хочется досмотреть, чем же ты кончишь. Ведь должен же ты найти свою тропу или могилу.
– Должен. Но хочу досмотреть, чем и ты кончишь. А теперь попрошу вас взять у нас все, что вы бы хотели, и что бы мы могли дать, и уходите из деревни.
– Уйдем. Уважая твою храбрость, силу, уйдем. Хотя так и хочется нашу братию пощекотать. Раньше-то с ними был. Руки чешутся.
Кузнецов ушел. Деревня снова замерла и затаилась. Людей не хватало, чтобы выставить дозоры вокруг деревни. Да и от бандитов не спасешься, они могут прийти с сопок, с реки, этим все тропы знакомы.
Макар Сонин писал: «Власть меркуловых пала. Генерал Болдырев и прокурор Старковский приказали арестовать и судить Меркулова. Судить как уголовного преступника, который топил русский народ в крови ради японских интересов на Востоке. Бежал. Скрылся.
Меркуловцы переоделись в милиционеров и пытались вернуть власть. Оно и понятно: кто хоть час посидел на троне, снова захочет забраться туда. Властолюбие – дело страшное, вязкое. Но повстанцев разоружили, той фиктивной милиции по шее надавали. И до этого уже нарастало сопротивление против меркуловщины, потому как Меркулов роздал все рыболовные места японцам, потеснил наших рыбопромышленников, других казённых людей. Все требовали прекратить этот грабеж. Даже белогвардейцы, и те возмущались.
А тут партизаны начали жать со всех сторон. Началось брожение и даже драчки между семеновцами и каппелевцами. Так и сожрала себя меркуловщина. К тому шло. Как я не верил в мир между белыми и красными, так я не поверил, что мукомол даст мир нашим людям. А Болдырев что-то начал трусить. Позвали на помощь Дитерихса, поначалу Главнокомандующим, а потом сделали его Правителем и Воеводой, а армия у него стала Земской ратью. Господи, вот уж бог начал лишать разума даже умных людей.
Японские министры поняли, что их карта бита. Сами предложили ДВР и РСФСР собраться за единый стол, обговорить дела. А какие, то дураку ясно, чтобы что-то выговорить себе, хошь малый, но оторвать кусок от России. Японии до Байкала не вышло. Будут просить русский Сахалин или ещё что-то. Но наши теперь в силе, а за спиной гудит мир, мир протестует. Много говорят о дипломате Иоффе, будто он задирист и ни на какие приманки не идет, требует выводить войска, и баста. Вот это по-нашенски! Не то что наши приморские правители, размазни и недоумки. Этот – от Москвы. Сказал выводить войска, никакого вам Сахалина, и весь хрен.