Распутин. Почему? Воспоминания дочери
Шрифт:
По моему малолетству, когда отец говорил: «У Бога дорог много», а он часто это повторял, представлялись причудливо переплетавшиеся тропинки. Куда захочешь, туда и пойдешь. Со временем и я поняла — «Дух Божий витает, где хочет».
Что я знаю о детстве отца? Как и многие, — гораздо меньше, чем хотелось бы.
Знаю, что родился он семифунтовым (этим почему-то очень гордилась, представьте, свекровь, а не его мать), но крепким здоровьем не отличался.
Метался в люльке, не желая мириться с пеленками. К шести месяцам уже мог подтянуться и встать, а в восемь начал ходить по избе.
Долго
Чувствую, что те, кто готовится читать «Четьи-Минеи», думают, что я таким образом готовлю разговор как бы о Моисее (косноязычном пророке). Ничего такого не ждите. Я пишу о человеке. Жития святого Распутина — не было. Распутин был по преимуществу человеком.
Отец никогда не стеснялся себя самого и написал в своем «Житии» то, чего не написали бы о себе другие: «Вся жизнь моя была болезни. Медицина мне не помогала, со мной ночами бывало, как с маленьким: мочился в постели».
Еще о том, что отец не играл в кого-то и не придумывал себя. Симанович оставил свидетельство, относящееся к петербургской жизни отца: «Распутин не старался перенять манеры и привычки благовоспитанного петербургского общества. Он вел себя в аристократических салонах с невозможным хамством». «С невозможным хамством» — здесь значит «по-мужицки», то есть так, как «невозможно», «нельзя», с точки зрения аристократа, вести себя.
Почти с младенчества его взгляд (глаза были ярко-синими, глубоко посаженными) отличался от мутного, несфокусированного взгляда обычного ребенка. Как сказали бы сейчас — глаза делали лицо.
Читая у бесчисленных мемуаристов описания внешности отца, я всякий раз отмечала, что почти никто из них не мог верно передать их цвет. Чаще всего называли серый, голубой. Иногда серо-стальной. Надо сказать, что в Покровском вся порода такая была — светлоглазые, Даже и брюнеты.
Был костляв и нескладен.
Однажды, еще не оправившись от болезни, отец уверял бабушку, что у его постели сидела красивая городская женщина и успокаивала, пока жар не прошел. Никто ему не поверил. И не обратил внимание на то, что ребенок выздоровел внезапно.
Я бы поверила. Но это потому, что знаю о нем все, что знаю. Я просила бабушку рассказывать мне эту историю, когда мы оставались в Покровском без отца. Мне казалось, что так я могу призвать ту женщину на помощь к нему. Не женщину — Богородицу.
У отца не было в детстве друзей. (Как и позже.) Нуждался ли он в них? Вряд ли. Слишком хорошо все видел. Буквально. Рассказывали, что с детства, если пропадала какая-то вещь, он видел, кто ее украл. Говорили, что он и мысли читает.
От деда я знаю о необыкновенной способности отца обращаться с домашними животными. Стоя рядом с норовистым конем, он мог, положив ему на шею ладонь, тихо произнести несколько слов, и животное тут же успокаивалось. А когда он смотрел, как доят, корова становилась совершенно смирной.
Как-то за обедом дед сказал, что захромала лошадь, возможно, растянула сухожилие под коленом. Услыхав это, отец молча встал из-за стола и отправился на конюшню. Дед пошел следом и увидел, как сын несколько секунд
После того случая отец стал вроде ветеринара-чудотворца и лечил всех животных в хозяйстве. Вскоре его «практика» распространилась на всех животных Покровского. Потом он начал лечить и людей. «Бог помогал».
В Петербурге отец привлечет к себе внимание великого князя Николая Николаевича как раз тем, что вылечит его любимую собаку, казалось, безнадежно больную.
В «Житии» есть такая фраза: «Все меня интересовало. И хорошее, и худое, а спросить не у кого было, что это значит? Много путешествовал и вешал, то есть проверял все в жизни». Из рассказов бабушки и деда я поняла, что таким он был с ранних лет — «опытным странником». «В природе находил утешение и нередко помышлял о Самом Спасителе».
Он мог уставиться на небо, скорее, в небо. (Мне он говорил: «Вера — это небо на земле, тут и спасайся».) Или на долгие часы погрузиться в созерцание обыкновенной травинки, да так увлеченно, что мать иногда пугалась, в своем ли он уме.
Но самыми странными и не понятными для окружающих были его способности предсказателя и ясновидящего.
Он мог сидеть возле печки и вдруг заявить: «Идет незнакомый человек». И действительно, незнакомец стучал в дверь в поисках работы или куска хлеба. Гостя сажали за стол рядом с собой. Отец мне рассказывал, что почти каждый ужин они делили с чужими.
Обладал он и даром, без которого был бы гораздо счастливее, — способностью предсказывать смерть. Его никто не тянул за язык, а он не лез в душу, но иногда слова сами вылетали. Помню, что дедушка истово крестился, когда рассказывал о том, какой плач стоял тогда в деревне.
В присутствии отца было зряшным делом врать.
Как-то торговец лошадьми, пытаясь взвинтить цену, нахваливал свой товар. Отец отвел деда в сторонку и предупредил:
— Он врет.
Дед, разумеется, отмахнулся. Через некоторое время лошадь ни с того ни с сего, как казалось деду, околела.
В те годы единственным товарищем моего отца был старший брат Миша. Отец, большую часть времени проводивший в одиночестве, иногда, под настроение, любил погулять с братом в лесу или порыбачить, искупаться в реке Туре неподалеку от Покровского.
В тот день мальчики отправились на свое любимое место на реке. Оттуда почему-то перебрались на пруд. Миша нырнул первым. Как там что — не знаю, но он стал тонуть. Миша уже исчез из виду, когда отец подбежал к воде. Протянул руку, пытаясь нащупать брата под водой. Миша схватился за его руку и попытался выбраться, но лишь утащил за собой под воду и отца. Мальчики цеплялись друг за друга, пытаясь встать на ноги. К счастью, их увидел проходящий мимо крестьянин, бросился к пруду, дотянулся до них и схватил одного из мальчиков за руку. Они так вцепились друг в друга, что стали одним клубком. Только потому их и вытянули.