Распутин. Почему? Воспоминания дочери
Шрифт:
— Тебя Господь позвал. Господь позвал — ослушаться грех.
Милетий посоветовал идти в монастырь в Верхотурье:
— Тамошние монахи помогут.
Отец стал сокрушаться, что не знает грамоты. Милетий сказал:
— Ученость не в счет. Была бы вера тверда.
В «Житии…» читаем: «Вот ученость для благочестия — ничего! То есть я не критикую букву — учиться надо, но к Богу взывать ученому не приходится. Он все на букве прошел». «Кто в миру не ученый, а жизнь толкнула на спасение, тот, по всей вероятности, больше получит дарования: что ни делает, да успеет!»
— Как же семья? — спросил отец.
— Решай, —
Доехали до деревни.
Дома — родители, жена, трое маленьких детей. Что делать? Мука мученическая, да и только.
Отец говорил, что он тогда явственно услышал слова из Евангелия от св. Луки: «Еще другой сказал: я пойду за Тобою, Господи! но прежде позволь мне проститься с домашними моими.
Но Иисус сказал ему: никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия».
Решение оставить дом далось отцу нелегко. Но ослушаться — еще тяжелее.
Простояв ночь на коленях перед иконой Казанской Божьей Матери, отец сказал себе:
— Иду.
Моя бедная мама видела, что с отцом что-то творится. Но понять ничего не могла. Первое, что пришло в голову — отец разлюбил ее.
Отец не делился с женой мыслями. Да и не принято было говорить с женщинами о чем-то, кроме хозяйства и детей. Поэтому когда он все-таки заговорил с ней о том, что намерен идти в монастырь, она от неожиданности онемела. Она ждала каких угодно слов, только не этих.
Сказала:
— Поторопись.
Об этом мне рассказала сама мама в один из приездов в Петербург к нам с отцом. Я, совсем девочка, тогда была уверена, что мама рассказывает мне об этом, чтобы показать — она разделяла стремления отца.
Мама была доброй женщиной, очень терпеливой. Она всегда уважала отца, сносила все тяготы, связанные как с жизнью вместе с ним, так и с разлукой.
Когда я стала взрослой настолько, чтобы видеть кроме своих представлений и все в действительности происходящее вокруг, поняла — мама хотела сказать, как ей было трудно отпускать отца. Наверное, она не поверила ему, не могла поверить. Она сказала: «Поторопись», чтобы не тянуть объяснение, от которого не ждала ничего хорошего. Никаких сантиментов. Она оставалась одна с тремя детьми на руках, а здоровый мужчина, ее муж, уходил. Какая разница, куда?
Как к месту у князя Жевахова пришлись слова апостола Павла: «Древнее прошло, теперь все новое»… Но когда речь заходит о моем отце, предметом обсуждений становилось непременно старое, а новое будто теряется или не имеет значения.
В заметках об отце, ставших теперь известными, да и в тех, которые передаются устно, обрастая попутно небылицами, это особенно видно.
Вот Ковалевский. Беру его, потому что он все-таки сдержаннее других: «Прежде его обычным занятием были пьянство, дебош, драки, отборная ругань. Бывало, едет он за хлебом или за сеном в Тюмень, возвращается домой без денег, пьяный, избитый и часто без лошадей. Такая жизнь продолжалась до тридцати лет. Все это время среди односельчан он слыл за пьяного, развратного человека.
Перемена с ним произошла внезапно. Он вдруг резко изменил свое поведение. Сделался набожным, кротким, перестал пить, курить, начал бродить по монастырям и святым местам».
Не спорю — и пьянки, и ругань, и драки. Но только одно слово — «обычно» — и картина вырисовывается
Отец написал в «Житии…»: «Все следят за тем, кто ищет спасения, как за каким-нибудь разбойником, и все стремятся его осмеять».
Дьявол таится за левым плечом каждого. Ему оскорбителен образ Божий в лице человека. Охаять его — радость. Сделать хоть в глазах других дурным, дурнее, чем на самом деле — вечная цель.
У Ковыля-Бобыля читаем: «Начался новый период Распутинской жизни, который можно бы назвать переходным и подготовительным к будущим его успехам. Григорий мало-помалу стал отставать от пьянства и сквернословия. Как определяют это состояние его близкие, он «остепенился» и «задумался». Вместе с тем он стал заботиться о некотором благообразии: начал умываться, носить более приличную одежду и пр. Во время молотьбы, когда домашние смеялись над ним за его святость, он воткнул вилы в ворох сена и, как был, пошел по святым местам. С этим временем совпадают его хождения с кружкой для сбора пожертвований для построения храма и усиленные посещения монастырей и всяческих святых мест. Односельчане изумлялись и не верили в искренность его, в это время в самые отдаленные монастыри он ходил пешком и босой. Питался скудно, часто голодал, по прибытии в монастыри постился и всячески изнурял себя. Вполне точные сведения говорят, что он в то время носил тяжелые вериги, оставившие на его теле заметные рубцы.
Он водится с юродивыми, блаженненькими, всякими Божьими людьми, слушает их беседы, вникает во вкус духовных подвигов.
Особенно долго живет Григорий в Верхотурском монастыре Екатеринбургской епархии. Здесь он вошел в близкие отношения со старцами и, по его словам, многому научился».
Здесь замечу только относительно вериг, которые отец носил какое-то время, а потом прекратил, хотя иногда и прибегал к действиям такого рода. Отец говорил: «С Богом никак не сговоришься». Ношение вериг и другие подобные способы умерщвления плоти он как раз и называл «сговором с Богом». Но повторял: «Конечно, кому как дано, тот так и спасается».
Монастырь в Верхотурье представлял собой нагромождение камней, окруженное массивной каменной же стеной. На монастырских землях работали монахи-трудники.
Отца после недолгих расспросов приняли послушником. Отец оказался упорным и в поле, и в учении.
Его набожность обратила на себя внимание старших братьев-монахов. Один из них, видя старание послушника, рассказал ему о старце Макарии, живущем в лесу неподалеку от монастыря. Подсказал отправиться к нему «за умом», но отец чувствовал, что пока не готов к встрече.
В самом же монастыре единства и стройности в мыслях не было. Одни придерживались жесткого традиционного взгляда на православные догмы. В большинстве своем это были старые монахи, их за глаза называли староверами. Другие были настроены, как им казалось, свободнее. Правыми себя считали, разумеется, и те, и другие. Споры между враждующими лагерями начинались, как правило, вполне благостно, а заканчивались, тоже как правило, рукоприкладством.
Кроме того, и в вопросах нравственности не все монахи соответствовали своему положению. Порок, гуляющий по мужским монастырям, не обошел и Верхотурье.