Распутин. Почему? Воспоминания дочери
Шрифт:
Жевахов пишет: «Несмотря на несомненный ум, он легко попадал в расставленные сети». Попадал или сам шел в них? Уверена — шел сам, все прекрасно понимая. Он оставался опытным странником, хотел понять, «где край». При этом прекрасно знал, что «упадет». Вспомните: «Я маленький Христос».
Обратите внимание на приговор Жевахова: «Фанатичная преданность царю и презрение к своему собрату — мужику». Первое — бесспорно, второе — невозможно. Отец любил Николая именно, как и может только любить царя мужик, осознающий и чувствующий себя мужиком везде — и в избе, и во дворце. Добровольно идя в сети, расставляемые врагами трона, отец хотел показать царю, кто
И кроме того, презирая свое сословие, разве проявлял бы отец так явно свою к нему принадлежность — и в одежде, и в манерах. И разве стал бы он оказывать такое преимущество своим собратьям, когда те приходили к нему как просители?
Императрица очень опасалась, зная нравы своих придворных, за жизнь отца. Она приставила к отцу свою охрану — у дома дежурили полицейские в мундирах.
Анна Александровна передавала мне слова Александры Федоровны: «Я не могу позволить, чтобы с Григорием Ефимовичем что-нибудь случилось.
Он — спаситель Алексея, а, значит, и наш спаситель. Григорий Ефимович пришел к нам вместе с Господом, когда уже никто не мог помочь. Он сделал невозможное. Пока Григорий Ефимович с нами — я спокойна за всех нас».
Итак, при добром Аннушкином участии мы устроились в новом доме, оказавшемся для отца последним земным пристанищем.
Ничего другого, кроме того, что составляло жизнь отца в доме у Сазоновых, на Гороховой не происходило. Только теперь отец мог себе позволить принимать большее число посетителей и во всякое время дня. Но правилом был прием между 10 часами утра и 1 часом дня. За это время иногда проходило по 200 человек.
Вот свидетельство Руднева — «Вообще Распутин по природе был человек широкого размаха; двери его дома были всегда открыты; там всегда толпилась самая разнообразная публика, кормясь на его счет».
И это в общем верно — самая разнообразная. Руднев-то намекает на неразборчивость отца, якобы приближавшего к себе фигур далеко не первой руки, но это не так. Принимал он всех, кто в нем нуждался, а приближал — избранных.
Кроме привычных уже просителей всякого рода у нас собирался довольно тесный круг по-настоящему преданных отцу людей — по преимуществу женщин разных возрастов. Первой среди них была, разумеется, Анна Александровна.
Вот как пишет Руднев: «Она стала самой чистой и самой искренней поклонницей Распутина, который до последних дней своей жизни рисовался ей в виде святого человека, бессребреника и чудотворца».
Выше, чтобы обрисовать учительские настроения отца, я привела свидетельство проповеди, относящееся как раз к этому времени. Если кто-нибудь, оставаясь объективным, сможет найти в ней хоть каплю предосудительного, пусть заявит об этом. Но смею утверждать, что до сих пор никто не вызвался свидетельствовать, что отец говорил в кругу своих учениц что-либо недостойное.
Из дальнейшего станет ясно, что ядро кружка представляли женщины, искавшие утешения, а не возбуждения чувств. Именно на такие уставшие души отец действовал умиротворительно — от царицы до кухарки.
Разумеется, никакой организации не было. Был порыв с одной стороны и искреннее желание помочь — с другой. Даже вернее сказать — осознание необходимости помочь изверившимся.
Когда слухи об этих собраниях распространились, поползли сплетни о развратных бдениях, и даже оргиях,
Вот слова из дневника Джанумовой, тогда непременной участницы кружка: «В столовой разместилось многочисленное исключительно дамское общество. Казалось, были представлены все сословия. Собольи боа аристократок соседствовали со скромными суконными платьями мещанок. Стол сервирован просто. Пили чай».
После чаепития обыкновенно пели что-нибудь божественное. Посуду со стола прибирали по очереди. Каждая — в свой день. И мыли тоже — по очереди. Я и сейчас вижу холеные руки аристократок и сияние бриллиантов в грязной воде. (Как переменчива судьба! Тогда они мыли посуду, подлаживаясь под строй нашего дома, а всего через несколько лет многим из них пришлось стать настоящими судомойками в Париже или Константинополе. А бриллиантов и след простыл.)
Среди посещавших эти собрания была Мария Евгеньевна Головина (ее все называли Муня), красивая, печальная молодая женщина.
Она была обручена с князем Николаем Юсуповым, старшим братом Феликса. Но, к несчастью, Николая убили на дуэли. Сразу же стало известно, что он стрелялся, защищая честь женщины, с которой у него был роман, но женщина эта — не Муня.
Мария Евгеньевна была совершенно прибита — погиб любимый, накануне свадьбы; и погиб, защищая честь другой женщины, с которой состоял в связи, очевидно, довольно давно. Обман, пропасть, катастрофа. Из полного благополучия Муня попала в ад.
Мир перестал существовать для нее. Мария Евгеньевна пришла за утешением к отцу, и утешение такое она нашла в нашем доме. Муня говорила: «Слово Григория Ефимовича становится плотью».
Старшие Юсуповы сохранили теплые чувства по отношению к девушке, едва не ставшей им снохой. Муня часто бывала в их доме. Именно от нее Юсуповы узнали о моем отце.
Анна Александровна рассказывала мне со слов Муки, что когда та говорила о «святом старце», — на лице Феликса блуждала какая-то странная улыбка. Он как бы предвкушал неизведанную еще игру.
Глава 17
Феликс, князь Содома
Несметные богатства — Провидение — Дурные наклонности — Любовный урок — Порочный маскарад — Роковое знакомство — Феликс наблюдает — Напуганный собой
Теперь самое время показать подробно, кто такие Юсуповы вообще, и что такое Феликс Юсупов.
Анна Александровна была знакома с Феликсом, как и вообще с семьей Юсуповых, с детства. Ее положение (напомню, что она происходила из семьи Танеевых, и ее отец — Александр Сергеевич — был начальником собственной канцелярии Николая Второго) позволяло ей часто бывать на приемах в доме князей и в других местах, где можно было встретить золотую молодежь, к которой Юсуповы-младшие, безусловно, принадлежали. Так что многое я знаю о Юсуповых от Аннушки. Имея множество доказательств ее открытости и совершенной доброты даже к тем, кто к ней самой был зол и не скрывал этого, убеждена в достоверности всего слышанного (даже в самой деликатной части рассказа).