Распутин

Наживин Иван Федорович

Евгений Иванович во все глаза смотрел на них. И — вспомнились ему поганые надписи на великой могиле…

— Хотя, конечно, Толстой совсем не большевик, — пришел на помощь граф, — но и я издавать его полностью не хотел бы. Но дело не в этом. Евгений Иванович справедливо указывает, что если ставить большое дело, то нужны будут и большие деньги…

Лицо принца, а за ним и других участников совещания затуманились. Присяжный поверенный Сердечкин понюхал себя и сказал живо:

— Если разрешите, ваша светлость,

я ознакомлю вас с набросанным мною проектом небольшого книгоиздательства, наиболее отвечающего задачам момента и больших средств не требующего. К проекту приложена у меня и смета, которую всегда можно и увеличить, и уменьшить. Угодно будет высокоуважаемому собранию подарить мне четверть часа?

— Пожалуйста… — сказал принц.

— Просим… — проговорил генерал Белов.

— Это очень интересно… — сказала княгиня.

И четко, бойко, нагло тот отрапортовал и проект, и смету, как он рапортовал их же и в Белграде, и в Берлине, и в Праге. Все было чудесно: великая Россия для русских… высокие задачи эмиграции, этой гордой России, которая не захотела поклониться торжествующему Хаму… монархия и национализм и православная церковь… ниспровержение атеизма и социализма и иудаизма… воспитание юношества… Романовы, памфлеты, сборники патриотических стихотворений, даже ноты, открытки с картинками, исторические труды в надлежащем освещении… И на все это первый год будет достаточно и трех миллионов…

Собрание оживилось.

В глубине старого замка завыл где-то гонг, дико и безобразно, и в этом-то и был шик.

— Ну-с, господа, как ни интересна наша беседа, нам приходится пока прервать ее… — сказал принц, с усилием вставая, причем присяжный поверенный Сердечкин поддержал упавшее было тигровое покрывало.

— Через четверть часа обед. Кто желает, может пока пройти к себе, а других милости прошу в гостиную. На закуску я могу только сказать, что данные господина… э-э… Сердечкина вполне удовлетворяют меня и мы можем считать наше дело основанным. За обедом мы по русскому обычаю вспрыснем начало дела, а после обеда будем уже обсуждать детали его…

Оживленно переговариваясь, все вышли в длинный сводчатый коридор. В глубине его шла какая-то тревожная суета. Люди бегали туда и сюда с растерянными лицами, разводили руками и опять бегали и шептались.

— Что такое? — громко спросил принц, прихрамывая. — Что случилось?

К нему с шляпой в руках почтительно подошел его егерь в костюме горца. Старик был, видимо, чрезвычайно смущен. Лицо молодого принца Алексея было зло. В официантской послышался подавленный смех. Все гости остановились.

— Ну, в чем же дело? — нахмурившись, повторил принц.

— Большая неприятность, ваша светлость… — сказал егерь, еще более смущаясь. — Я вывел всех собак на обычную прогулку… И Гейша тут же была… И вдруг, откуда ни возьмись, кошка. Все

собаки бросились за ней и чуть было не передавили стекол на парниках и оранжерее. Я кинулся к ним, а Гейша… Гейша…

— Ну?

— Ну что ты как тянешь, Адлер? — ворвался молодой принц. — А Гейша тем временем склещилась с каким-то чужим поганым таксиком… Теперь все дело пропало…

— Но выбирай же ты выражения, наконец! — осадил его отец. — Ведь видишь же, тут дамы… Как же можно быть таким растяпой? — строго сказал он старому егерю. — Не говорите пока принцессе хотя — она будет очень расстроена…

— Но мама уже все знает о несчастье! — воскликнул молодой принц.

— Это, конечно, ты постарался? — сказал отец недовольно.

— Ну, теперь при дворе будет наложен траур… — тихонько сказал Евгению Ивановичу граф.

И, действительно, когда чрез четверть часа все собрались в огромной гостиной, из окон которой открывался такой красивый вид на Инн, принцесса — высокая, стройная, с красивыми, но холодными и точно пустыми романовскими глазами — была явно не в духе. Выражение грустной покорности еще более усилилось на ее лице, и она лишь кончиками губ говорила необходимые слова, когда принц представил ей новых гостей. Около нее на кресле сидела и виновница траура, крошечная, рахитичная собачонка с длинной шелковистой шерстью и круглыми, чрезвычайно глупыми и апатичными глазами на точно раздавленной мордочке. И что-то из глаз этих текло, и текло что-то из черного носика, и вся она была отвратительна до самой последней степени. Принцесса старалась не смотреть на нее…

Тяжелое настроение хозяйки заморозило всех, и длинный, торжественный обед прошел в неприятном напряжении, и гости оживились только тогда, когда снова перебрались в кабинет и перед ними задымился кофе, заискрились ликеры и в благовонном дыму сигар снова начался оживленный разговор. Присяжный поверенный Сердечкин уверенно шел первым номером и говорил уже как хозяин дела.

— Но я надеюсь, что и вы все же возьмете на себя какую-нибудь отрасль в деле? — спросил принц Евгения Ивановича. — Одному господину Сердечкину едва ли с ним справиться — кстати, как ваше имя-отчество, господин Сердечкин?

— Евграф Амосович… — любезно поклонился тот и с удовольствием понюхал себя.

— Если это не будет связано с переездом в Берлин, то я подумаю… — отвечал Евгений Иванович.

Но в душе он уже решил от дела отойти: было ясно, что все поведет Сердечкин, что поведет он не чисто — все цифры его были дутые — и что все эти Тарабукины, Беловы, Лиманы поведут в нем свою линию: из не раз оброненных красочных замечаний их было совершенно ясно, что поумнелиони только на словах. Граф Михаил Михайлович тоже поэтому заметно остыл: он все же был культурный человек.