Распутник
Шрифт:
Послышался коллективный вздох, но Майкл уже вытащил Пенелопу из комнаты и повлек по коридору, закрыв дверь в салон.
Пенелопа вырвала руку и окинула взглядом коридор, убеждаясь, что их никто не видит.
— Что ты делаешь? — шикнула она. — Это не принято!
— Мне бы очень хотелось, чтобы ты перестала указывать мне, как принято, а как не принято, — ответил он. — Неужели не видишь, что этим ты только подталкиваешь меня в сторону «не принято»? — Он оттащил ее еще дальше по коридору, в тускло освещенную нишу. — Мы же как раз и добиваемся сплетен о том, как я тебя
— Нет никакой нужды называть меня так, и ты прекрасно это знаешь! — прошипела она. — Я тебе вовсе не милая.
Он поднес руку к ее лицу.
— Милая — когда мы на людях.
Она оттолкнула руку.
— Прекрати! — Помолчала и заговорила тише: — Думаешь, они нам поверили?
Он кинул на нее негодующий взгляд.
— А почему нет, любовь моя? Ведь каждое слово — правда.
Пенелопа прищурилась.
— Ты знаешь, о чем я.
Он наклонился ниже и прошептал:
— Я знаю, что даже стены в домах, подобных этому, имеют уши. — И лизнул ее. Вот просто взял и лизнул мочку уха, нежно и ласково, и Пенелопа стиснула его руки от неожиданности удовольствия. Но прежде чем она успела как-то откликнуться, его губы исчезли, и он снова взял ее за подбородок, повернув лицом к себе. — Ты была просто великолепна.
Великолепна. Ее омыло волной удовольствия, и тут он жарко поцеловал ее туда, где лихорадочно бился пульс на горле.
Она пыталась не обращать внимания на то, что все это не взаправду. Что этот вечер — сплошное притворство. Что этот странный мужчина вовсе не ее муж. Что ее муж просто использовал ее в своих целях.
Впрочем, сегодня вечером все это не ради него, а ради нее и ее сестер.
— Спасибо, Майкл, — прошептала она в темноте. — Я понимаю, что ты не обязан выполнять эту часть нашего соглашения и не обязан помогать моим сестрам.
Он долго молчал.
— Отчего же? Как раз обязан.
Его готовность сдержать слово удивила Пенелопу, хотя и напомнила о соглашении.
— Полагаю, даже среди воров существует понятие о чести.
Пенелопа немного поколебалась, но все же спросила:
— А остальная часть соглашения?
Одна из темных бровей вопросительно взлетела вверх.
— Когда я получу свою экскурсию?
— Ты научилась жестко торговаться.
— Мне в общем-то больше нечем себя занять, — ответила Пенелопа.
— Ты скучаешь, жена?
— С какой стати? Таращиться на стены твоего городского дома весьма увлекательно.
Он фыркнул, услышав это, и Пенелопу бросило в жар.
— Довольно справедливо. Так почему не развлечься прямо сейчас?
— Потому что прямо сейчас мы пытаемся убедить общество, что ты изменился, и наше исчезновение этому не поможет.
— О, думаю, мое исчезновение вместе с такой правильной женой очень даже поможет. — Он придвинулся ближе. — Более того, я уверен, что тебе это понравится.
— Прятаться в коридорах Тоттенхем-Хауса, как воровке?
— Почему? — Он выглянул из их убежища и снова вернулся к Пенелопе. — Как леди, увлеченной тайной интрижкой. Ведь это и есть настоящее приключение.
Пенелопа застыла, глядя на него. Борн возвышался над ней,
Нужно отказать ему. Сказать, что брачная ночь показалась ей такой же обыденной и неинтересной, как обед в Тоттенхем-Хаусе.
Согнать эту самодовольную усмешку с его лица, поставить его на место.
Но она не могла. Потому что хотела повторения. Хотела, чтобы он целовал ее и трогал, и проделывал с ней все те восхитительные вещи, которые проделывал, пока не оставил ее, будто сам не почувствовал вообще ничего.
Он был так близко, такой красивый, такой мужественный. И посмотрев в глаза этому мужчине, бывшему в одну минуту веселым и забавным, а в следующую — мрачным и опасным, она поняла, что согласится на приключение с ним в любом виде, какой он только предложит.
Даже здесь, в нише коридора Тоттенхема.
Даже если это ошибка.
Она распластала ладони у него на груди, ощущая твердую, надежную силу под слоями прекрасно сидевших льна и шерсти.
— Ты сегодня совсем другой. Я не знаю, кто ты.
Что-то мелькнуло в его глазах и исчезло так быстро, что Пенелопа не успела определить, что это. А затем он заговорил, низко, негромко, плавно, слегка поддразнивая:
— Так почему не узнать меня чуточку лучше?
В самом деле, почему бы и нет.
Она приподнялась на цыпочки, потянулась к нему, а он наклонился и прильнул к ее губам в обжигающем, почти непереносимом поцелуе.
Прижался к ней ближе, толкнув ее к стене, накрыв своим телом так, что ей оставалось только одно — запрокинуть руки ему за шею и обнять, притянуть к себе. А то, что с ней творили его губы, твердые и шелковые одновременно... она даже не подозревала, что хочет этого, никогда раньше не думала, что такое бывает — сильный, властный поцелуй, который она никогда, никогда не забудет. Она была поглощена его силой, его мощью, тем, как его руки прикасаются к ее подбородку, поворачивают ее голову так, чтобы еще более страстно прильнуть ко рту.
Он лизнул ее сжатые губы. Язык искушал ее, и она тихонько ахнула, а он тут же воспользовался этим и вторгся в ее рот, пробовал его на вкус, ласкал, лизал, и ей показалось, что сейчас она умрет от восторга. Пальцы Пенелопы по собственной воле запутались в его кудрях. Она приподнялась повыше, чтобы вжаться в него еще сильнее, еще скандальнее...
Ей совершенно все равно... пока он не останавливается. Только пусть он никогда не останавливается.
Он чуть передвинулся, теперь его руки скользили вниз мучительно долго, на мгновение задержались на ее грудях (у Пенелопы внезапно заныли места, о которых она раньше и не подозревала) и поползли все ниже, ниже. Борн обхватил ее ягодицы и прижал к себе с силой одновременно шокирующей и возбуждающей. Он застонал от удовольствия, а Пенелопа слегка отодвинулась, поражаясь тому, что он так же поглощен ласками, как и она. Борн открыл глаза, поймал ее взгляд и снова впился поцелуем в губы, лаская ее все решительнее. Пенелопу переполняло наслаждение. Приключение. Он.