Распутник
Шрифт:
— Не очень много. Может, сотня.
— Сто человек? — Пенелопа уперлась ладонями в стол и подалась вперед. Его взгляд мгновенно приковался к ее груди, быстро вздымающейся и опускающейся под вырезом платья. Длинные белые шелковые ленты так и просили, чтобы их развязали. — Но как это остается тайной?
Он улыбнулся:
— Я уже говорил тебе, любовь моя, мы умеем хранить секреты.
Она помотала головой. На лице было написано восхищение.
— Поразительно. И они приходят сюда играть в азартные игры?
— Помимо
— Чего прочего?
— Того же, чем занимаются мужчины. Играют, смотрят боксерские матчи, неумеренно выпивают, неумеренно едят...
— И встречаются тут со своими любовниками?
Вопрос ему не понравился, но он знал, что должен ответить. Может быть, это ее отпугнет.
— Иногда.
— Как захватывающе!
— Не вздумай даже вообразить себе этого!
— Насчет любовника?
— Насчет всего. Ты не будешь ходить в «Падший ангел», Пенелопа. Он не для таких женщин, как ты.
И уж точно никаких любовников. При мысли о том, что другой мужчина прикоснется к ней, у Майкла даже руки зачесались, так захотелось кого-нибудь ударить.
Она долго молча смотрела на него, потом стала неторопливо огибать стол, двигаясь в его сторону.
— Ты все время это говоришь. Такие женщины, как я. Что это значит?
Существовало много вариантов ответа — женщины целомудренные. Женщины с безупречным поведением, безупречным происхождением, безупречным воспитанием и безупречной жизнью. Женщины, которые сами по себе совершенство.
— Я не хочу, чтобы ты соприкасалась с этой жизнью.
— Почему? Это и твоя жизнь.
— Это совсем другое. Она не для тебя.
Пенелопа остановилась у ближайшего угла, и в ее глазах он увидел боль. Понял, что его слова ее задели. Но еще он знал, что для них обоих будет лучше, если она так и останется обиженной. И будет держаться подальше от этого места.
— Что со мной не так? — прошептала она.
Его глаза расширились. Думай он хоть год, все равно не догадался бы, что она может сказать подобное. Воспринять его запрет приходить в «Падший ангел» так, словно это у нее есть какие-то отклонения? Даже в голову бы не пришло!
Господи, с ней-то как раз все в порядке! Она безупречна. Слишком безукоризненна для всего этого.
Слишком безукоризненна для него.
— Пенелопа. — Она шагнул к ней и остановился, желая сказать то, что нужно. Не ошибиться. Он всегда знал, что сказать, любой женщине по всей Британии, но, кажется, никогда не знает, что говорить жене.
Она отпустила шар, тот покатился через стол, ударился о другой, и тот покатился в противоположном направлении. Когда оба шара остановились, Пенелопа обернулась на него. Ее голубые глаза подозрительно блестели.
— А если бы я не была Пенелопой, Майкл? Если бы тут сейчас действовали ваши правила? Если бы и вправду не было никаких имен?
— Если бы тут и вправду не было имен, ты бы оказалась в серьезной опасности.
— Какой
Той самой, которая всегда заканчивается падением еще одного ангела.
— Это не имеет значения. Имена есть. Ты моя жена.
Ее губы искривились в усмешке.
— Разве не иронично, что вон там, за этой дверью, сотня жен самых могущественных мужчин Англии берут то, что хотят, с тем, с кем хотят, а тут, в комнате, я не могу убедить своего мужа показать мне, что там такого интересного. Моего мужа, владельца этого клуба! Который его обожает. Почему не поделиться этим со мной?
— Потому что ты заслуживаешь лучшего. — Ее глаза широко распахнулись. Он наступал на нее, оттесняя от стола. — Ты заслуживаешь лучшего, чем бильярдная в игорном аду, чем рулетка с толпой мужчин, считающих тебя в лучшем случае чьей-то любовницей, а в худшем — кем-нибудь куда менее лестным. Ты заслуживаешь лучшего, чем место, где в любую минуту может начаться потасовка, где на карту ставятся состояния, где лишаются невинности. Ты заслуживаешь того, чтобы держаться подальше от жизни, полной греха и порока, где удовольствие и разорение раскрашены в красное и черное. Ты заслуживаешь лучшего, — повторил он. — Лучшего, чем я.
Он подходил все ближе, глядя, как все сильнее расширяются ее глаза, как их голубизна темнеет от страха, или возбуждения, или чего-то еще, но не мог остановиться.
— В моей жизни не было ни одной ценности, которую я не уничтожил бы своим прикосновением, Пенелопа. И будь я проклят, если допущу, чтобы это случилось и с тобой!
Она замотала головой:
— Ты меня не погубишь. Нет.
Он поднял руку к ее щеке, провел большим пальцем по невозможно гладкой коже, прекрасно понимая, что теперь ему будет еще труднее отпустить ее. И покачал головой:
— Разве ты не видишь, Шестипенсовик? Уже погубил. Уже привел тебя сюда, выставил на потребу этому миру.
Пенелопа замотала головой:
— Это не ты! Я пришла сама! Сама сделала выбор!
— Если бы не я, ты бы здесь не оказалась.
Его не должно было с такой силой тянуть к этой безрассудно смелой, авантюрной, волнующей женщине, в которую превратилась та, на ком он женился.
И все-таки это случилось.
Он прижался лбом к ее лбу, мучительно желая поцеловать ее, прикоснуться к ней, опрокинуть ее на пол и заняться любовью.
— Худшее в том, что даже если я отошлю тебя обратно, все равно буду хотеть удержать тебя тут.
У нее такие голубые глаза, такие прелестные, обрамленные густыми золотистыми ресницами цвета осенней пшеницы, и он видел в них желание. Она его хочет!
Ее рука скользнула к его груди, задержалась там, поползла вверх, обвила его шею, пальцы запутались в волосах таким чудесным, невыносимым прикосновением. Время замедлило ход. Он наслаждался ее теплом, ее ароматом, тем, что она, такая нежная, безупречная, сейчас принадлежит ему.