Рассадник добра
Шрифт:
— На распродаже, как правило, покупают за деньги, а не получают подарки, — наставительно сказал Иру Цемес, глядя на нее с оскорбительной жалостью, как на слабоумную. — Подарки ты будешь получать дома, от родных.
«Ну вообще-то от родных я обычно по шее получаю. Больно, зато бесплатно и в любое время», — печально подумала Машка, но вслух решила ничего не говорить. Разве что этот дешевый иллюзионист подрабатывает психоаналитиком на полставки.
— Это очень дорогая вещь, редкая и чрезвычайно сложная в производстве, — доверительно сказал Иру. — Я достал этот амулет далеко на юге, где все разумные существа синекожи и объясняются с помощью мелодичного пения.
— Сдается мне, — Машка прищурилась, — заливаешь ты, как древний
Во время ее речи Иру Цемес краснел все больше и больше, а небритые щеки его надувались, словно непонятные слова возмутили его до такой степени, что он даже не мог выпустить наружу использованный воздух.
— Как вы могли такое подумать об уважаемом человеке, который старше вас в несколько раз! — выпалил наконец он. Его борода стала дыбом, чутко реагируя на истерику. Выглядел иллюзионист так, словно его неожиданно шарахнуло током.
Машка полюбовалась на дело слов своих и с удовольствием пояснила:
— Я имела в виду, пересказываете ли вы мне чье-то сочинение, выдавая его за свое, или просто подражаете кому-то. Хотя вряд ли вы могли читать древнегреческих авторов...
— Я — Цемес Невероятный! — сообщил ей мужик, преисполнившись благородного, сдержанного негодования. — И, кроме того, я же Цемес Неподражаемый. Я никогда никому не подражал. Иногда подражали мне, но безуспешно. Мои выдумки повторить невозможно! Для этого нужен талант моего уровня, а такое редко встречается в наше время.
— Да уж, — Машка вздохнула, — от скромности вы не помрете.
— Я вообще не собираюсь помирать, — гордо сказал иллюзионист. — Я не могу лишить мир возможности созерцать мое искусство.
— Спасибо, это я уже слышала, — невежливо оборвала его Машка, крутя в руках приглянувшийся ей медальон.
Жаба давила невероятно сильно, но не могла же она уйти с распродажи магических амулетов хотя бы без одной волшебной вещи! Висящий над прилавком выпученный красный глаз следил за ней с маниакальной подозрительностью. В принципе Машка никогда не страдала особой законопослушностью, но разве разумно пытаться спереть что-нибудь, будучи в центре столь пристального внимания? Суицидального синдрома у нее никогда не было, а потому она решила схитрить. С тяжелым вздохом, сопровождаемым трагическими взглядами, она медленно положила цацку на место и отвернулась от прилавка.
— Благодарю, все было очень интересно и познавательно, — с чопорным видом сказала она, — но мне уже пора.
— Как? Вы ничего не купите? — огорчился Иру Цемес. — Неужели вам ничего не понравилось?
Машка усмехнулась: великий выдумщик и иллюзионист вел себя точно так же, как вьетнамские торговцы на дешевых московских рынках. Видимо, психология людей, торгующих лабудой, во всех мирах одинакова — нужно просто уметь пользоваться ее уязвимостями.
— Да нет... — Она безразлично пожала плечами, скользнула взглядом по рассыпанному на прилавке богатству. — Вот медальончик ничего... Но он не стоит тех денег, которые вы за него просите. Безделушка и есть безделушка. Пол-лошика ему красная цена.
— Ну уж не знаю, красная она или зеленая, — оскорбился специалист по прикладной магии, — но пол-лошика — это бросовая цена.
— Ну так и у вас не модный бутик, а распродажа, — презрительно хмыкнула Машка, коварно сделав несколько шагов по направлению к выходу.
Увидев это, Иру Цемес откровенно запаниковал. Нет, не ему тягаться с Машкой в искусстве торговаться. Ей и на вьетнамских рынках равных не было, что уж там про Астоллу говорить.
— Это же буквально подарок будет, а не торговля! — простонал господин Цемес, заламывая руки в непритворном отчаянии.
Жест этот явно был для него непривычен, потому что заломленные руки немедленно свело. Спазматически подергиваясь, он некоторое время силился руки развести, но врожденная жадность
— А между прочим, от подарка я и не отказывалась, — промолвила она, ехидно улыбаясь. — Если помните, я с самого начала это предлагала. Итак, пол-лошика и ни...
Тут она запнулась, прикидывая, как может называться монета мельче, чем лошик, но тут же нашлась:
— И ни одним убитым енотом больше!
Енот-то по-любому меньше лошади, так что тут и говорить не о чем. Да и Машке так называть деньги было привычнее. Иру Цемес бросил на нее дикий взгляд и вздохнул горько. Потом одним пальцем выловил из кучки цацек амулет, ставший причиной ожесточенного торга, и протянул его Машке. Вынув монетку, она отдала ее иллюзионисту и с победоносным видом нацепила амулет на шею. Господин Иру Цемес икнул, закашлялся и тут же непонятно почему расплылся в улыбке.
— Носите, госпожа, — сказал он. — Я надеюсь, он принесет вам удачу.
— Конечно, принесет, — независимо подтвердила Машка. — Он же магический!
На том они и распрощались, совершенно довольные друг другом. Свежекупленный медальон Машка запрятала под рубашку — вдруг сопрут на улице. А сертификат соответствия, выданный вместе с амулетом, небрежно сунула в карман — почитать на досуге.
По ночам здесь, на окраине Астоллы, совсем не слышалось шума города. Бессонная Москва в этом плане была гораздо более суетливой. Даже в Отрадном ночью шумели, гоняли на машинах и орали под окнами — не люди так бездомные кошки. Роесна, отгороженная от улицы высоким забором, располагалась в так называемой бесшумной зоне города. Здесь стояли не дома, а владения в полном смысле этого слова. В центре города домики иногда жались вплотную друг к другу, а порой разделялись узкими полосками садиков. Здесь же — хоть голым ходи и ори при этом — ни один сосед не увидит и не услышит. Дома Машка мечтала порой о том, чтобы жить в таком месте. Попав в поместье Вилигарка, ночами часто просыпалась от непривычной тишины. Птицы и насекомые в саду не жили, стрекотать и курлыкать было некому. Изредка только истошно верещал огородник, придавленный во сне собратом, да доносилось тихое, слегка нетрезвое эльфийское пение. Но, нужно сказать, нечасто. Сна эльфам требовалось гораздо меньше, чем людям, однако они этим не злоупотребляли и дебошей на территории работодателя не устраивали. Исполняли они чаще всего тоскливые баллады, сильно смахивающие на музыкальные произведения казахских акынов — об утраченной любви, потерянной родине и пропущенном обеде.
Машке не спалось. Тишина была объемной и такой осязаемой, что в ней впору было топиться. Выбравшись в сад, она задрала голову и, сжав в кулаке свежекупленный амулет, принялась разглядывать звезды. Небо, темно-темно-синее, без отвратительного оранжевого оттенка, присущего небу российской столицы, сверкало ими, как шея светской красавицы — бриллиантами. Звезд было много, только вот ни одно созвездие не казалось Машке знакомым. Конечно, знание астрономии нельзя было назвать ее сильной стороной, однако Большую и Малую Медведицу в Москве она находила на раз. Конечно, если они вообще виднелись сквозь дымку смога. Темную громаду Роесны окутывало магическое покрывало из тысяч крохотных огоньков. Казалось, это те же звезды сползли с небес, чтобы осесть на ее стенах. Все это выглядело очень красиво, как фантики от конфет «Юбилейные», но было совсем чужим. Ни привычного запаха бензина, ни всхлипов сигнализации, ни яркого света уличных фонарей... Не то чтобы Машке не хватало этих порочных признаков технической цивилизации, но светящийся мох светил вовсе не тем светом, к которому она привыкла. Машка вздохнула и плотнее прижала к себе амулет, холодный и не работающий. Как его запустить, она еще не разобралась, но оптимистично полагала, что это вопрос только времени и практики.