Рассказ доктора
Шрифт:
…Было это, — начал доктор, щуря глаза, точно вспоминая, и откидываясь на спинку кресла-качалки, — лет двадцать назад или около того. Я был ещё совсем юнец, только-что с университетской скамьи… Получил здешний участок. Вольницы этой ещё не было, был только амбулаторный пункт. И на уезд-то весь было нас, врачей, человека четыре. Работы было масса… Сначала взялся я горячо за дело, знакомился с участком, ездил туда-сюда…
А население и про врача никогда не слыхивало. Надо было приучить… Ну, легко приучились. Потянулось их столько, больных, что ужас меня охватил. Ну, конечно, нас, врачей, не хватало. Прошло так года полтора-два, вижу, что разорвись ты, а дела не переделаешь.
…Был у меня тогда товарищем по соседнему участку Семёнов, Пётр Иванович, вот что помер-то в прошлом году. Охотник, каких мало. И в наш-то уезд, главным образом, из-за охоты и пошёл. Леса… Вместе со мной и поступил. Вот поработали мы с ним, рук не покладая, он и затосковал. “Да, тут, говорит, и поохотиться времени нет. Какая-же это жизнь! Работа и работа“… Оба мы устали, действительно… И пристал он ко мне: поедем и поедем в лесной угол… Север уезда… Прознал он, что там всякой дичи — хоть руками бери. А вёрст восемьдесят — сто… И я решил-таки, — поедем, отдохнём недельку. Я хоть и не охотник, но природу люблю. И погода-то была прекрасная. Начало июля, дождички перепадали… И время-то удобное. Известно, мужик любит лечиться, да тоже по времени.
Летом — работа, тут не до докторов. Вот мы с товарищем поручили участки, фельдшерам — распоряжения, — и закатились.
Ну, действительно, отвели душу. В такие места забирались, что кажется нога человеческая не ступала. У костров ночевали: раз даже на каких-то болотных кочках застряли на ночь, — трясины были кругом… И дичи нашли силу. Пора и ко дворам: пролетела неделя, как день. Вот и возвращаемся…
Смотрим по карте, — карта уезда у нас была… — сейчас за лесом должны попасть в деревню Большие Вётла… Идём. И вот, кончился лес, и видим мы картину необыкновенную. Прямо перед нами простор открылся. Даль и даль… От леса, где мы стояли, лёгким отлогом, куда ни поглядишь, лежали в тихом свете западающего солнца поля спеющего хлеба. Золотистые, необъятные поля… И, знаете, таким медовым теплом пахнуло на нас, точно стоят в золотом просторе невидимые пекарни и оттуда потягивает этаким, знаете, густым и медовым жаром…
Доктор совсем закрыл глаза и потянул носом.
— Я и сейчас, кажется, слышу этот запах… Проголодались мы, что-ли, но чуялось нам, что вот пахнет настоящим хлебом, тем хлебом, который вот дымится в руке, который так радостно чувствуешь всем существом, когда после большой работы подходишь к столу и… впиваешь, голодный и довольный. Да, представьте… Такое именно ощущение было. Будто лежат они перед нами, огромные караваи, укрывшись в буйных полях. Да, в тот год урожай был необыкновенный. И когда стояли так и смотрели на эти поля и осевшую в них деревню, — это и были Большие Вётла, — такими могучими казались они нам в своём золотом покое… Было тихо, как бывает обыкновенно в полях в погожий июльский вечер. И в этой тишине шёл и шёл какой-то довольный шорох, этот покойный шорох готового к жатве хлеба. Точно тихую благодарственную молитву шептали эти поля далёкому, тронутому алым огнём небу. И этот молитвенный шорох чуяли мы, и оба стояли и смотрели. Даже собаки наши стояли, вытянув вперёд головы и обнюхивая воздух…
Кое-где протянулись уже более тёмные полосы жнитва со сложенными в крестцы снопцами, и по вьющейся в ржах дороге, в лёгком облачке пыли тянулись к деревне пестреющие группы: дневные работы уже кончились. Пошли и мы. И когда обступила нас высокая и густая рожь, какой-то душный и липкий аромат охватил нас…
Так они провожали нас по деревне, заглядывая в сумки, выпытывали нас взглядами.
Какой-то бойкий мальчонка так и прыгал передо мной на одной ножке и кричал, скаля белые зубы:
— Барин, барин, постреляй! Барин, барин, постреляй!
…И какие-то особенно шустрые были они… Надышались за день полями, и теперь этот бодрый и сытый дух бродил в них. Сзади что-то, я почувствовал, уже нащупал моё ружьё, сопел и прищёлкивал языком.
Помню, ухватил я какого-то черноголового курчавого, как цыганёнок.
— Ну, галчонок… — спрашиваю, — хорошая у тебя изба? Ночевать будем здесь…
…Мы и раньше ещё решили ночевать здесь. Должно быть, удачно я попал. Все в один голос заорали:
— У Никеши хорошая! У них коньки на воротах!
— У нас коньки! — подтвердил и Никеша, показывая куда-то пальцем. — А вон у деда Антона корова на воротах… Гли-ка как роги-то! Покажь как палишь-то! — упрашивал меня курчавый Никеша. — А вон дедушка Антон…
Палец Никеши указывал на большую избу в три окна. Под окнами, на завалинке, сидел благообразный старик, в розовой рубахе, в кафтане внакидку и в валенках, несмотря на погоду. На воротах, действительно, неподвижно торчала на стрелке вырезанная на жести корова.
...Ну, спросили старика насчёт ночёвки, — конечно, с удовольствием, — и через четверть часа сидели за самоваром. Никешка притащил откуда-то крынку молока и привёл за собой ещё троих ребятишек, мал мала меньше. Помню, была Акулька, трёхлетка, кажется Машка и Тит, лет четырёх. Все, как жучата, чёрненькие и курчавые… Присел с нами к самовару и дед Антон, и сообщил, что всё это его “мнуки“ от старшого.
— Вместе, говорит, все жили, а теперь перед смертью-то один, как шиш остался…
...Ну, и рассказал. Старший сын отделился и жил по соседству, а потом вдруг младший-то и помер. Так старик и остался один. Черноголовые ребята были от старшего и, как я заметил, дед в них души не чаял. Он, то и дело, гладил их по головкам, давал сахару, и смотрел таким взглядом, который говорил красноречивее слов. Милая была картинка.
Ясные, голубые глазки смотрели на нас из-под курчавых шапок, смотрели с тем чистым пытливым любопытством, которые так свойственны детям, кто бы они ни были. Четыре пары голубых глаз… Да, милые глаза…
…Доктор откинулся на спинку кресла и смотрел на горящие дрова, точно вспоминал:
…Так вот… Оказывается, мы попали к нашему товарищу по профессии. Дед Антон лечил, лечил и людей, и скотину. Его изба была вся увешена травами, цветами и корешками.
Всюду с потолка свешивались пучочки, и от них пахло пряной горечью, мятой и шалфеем.
Был он и по коровьей части, и по лошадиной, и доктор, и коновал.
…Помню, товарищ, как узнал это, хлопнул старика по плечу и говорит:
— Значит, мы товарищи! Руку!
…Старик, очевидно, не ожидал встретить “товарищей“. Он пристально и с любопытством оглядел нас, наши ружья, собак, прикинулся и говорит:
— Хорошее дело… значит, тоже лечите? И я, вот, полечиваю…
…И, знаете, спокойно так и уверенно. И показал на травки.
— Я по-своему. До больницы у нас далече. Доктора мы и в глаза не видели, а народ без помощи оставить нельзя. Болеют и у нас. Вот Господь и открывает…