Рассказ доктора
Шрифт:
… И началась работа. Моим главным и первым пациентом стал Никешка.
Не знаю, что, но что-то властное сказало мне: “ты должен его спасти“. Глаза старика так и следили за мной, стояли передо мной неотступно, молили, звали…
О этот сон, странный сон под утро, когда ночь, прекрасная ночь закрывала звёздные глаза свои, и с широких полей тянуло медовым духом. Неотступно стоял передо мной этот сон.
И шумящие, за ноги хватающие колосья, и дед Антон, который звал, звал меня…
В
…Я захватил Никешу в опаснейший момент, когда болезнь готова была осложниться воспалением лёгких. Тогда бы всё было кончено… Но я прервал горячими ваннами: у Никешки было крепкое сердце. Моя помощница, — она заплатила жизнью там, — делала чудеса…
…Этот месяц работы прошёл для меня, как кошмар. Я спал не больше двух-трёх часов в сутки. После свинцового сна я вскакивал с болью в костях и с шумом в голове, у темени.
Всё кружилось, перед глазами, когда я шёл обходить больных… Поля… мокрые, чёрные, пёстрые… мне становилось тошно, и я закрывал глаза… Да, начинался тиф. Я это знал. Но мне было всё равно. Я должен был, должен был спасать, спасать… Всё спасать! — говорил я себе. Меня трепала лихорадка, подкашивались ноги, и я говорил себе: я должен, должен… я опоздал, опоздал…
И Никеша поправился. Дед смотрел на меня какими-то необыкновенными глазами. Он говорил ими, старался что-то понять, моргал, разевал рот, плакал… А, может быть, мне казалось…
Помню, когда я последний раз пошёл, шатаясь в его избу и повалился на лавку, в угол, где лежали какие-то жёлтые цветы, он протянул ко мне руки и шептал с дрожью:
— Баринок… баринок… Божьи люди… баринок…
…И курчавый, худой Никеша смотрел с другой лавки огромными глазами. И всё закружилось и пропало… Потом всё было смутно. Я уже не мог подняться. Помню только пучок жёлтых, ярких жёлтых цветов над головой. Они качались и резали глаза… колосья, сухие, огромные шумящие сухие колосья. Они жужжали в уши, гремели, пугали… Они шептали: — баринок, баринок… Звали меня эти ужасные колосья… И сладкий, приторный, вязкий запах печёного хлеба заливал меня и томил, томил.
…Я пришёл в себя в нашем бараке. Я пролежал без памяти три недели. И первое, что я увидел, был дед Антон. Он стоял ко мне спиной и разговаривал с нашей фельдшерицей. И когда обернулся ко мне, — смотрел, так смотрел… Такого взгляда, такой любви во взгляде я не помню. О, в этот момент он простил мне, если только он мог упрекать меня когда-нибудь, —
— Теперь я здоров!… — сказал я, обливаясь потом, — Ну, что, как твой Никешка?
…Дед Антон сложил ладонь к ладони и закачался. Он только повторял:
— Жив, жив… Господи… Божьи люди…
…Никешка был спасён. И другие, многие. Мы потеряли сестру. Мы победили… Тяжело было, нет слов, но, скажу, это был ценный момент жизни. И поучительный момент.
Больше и рассказывать нечего. Никешка и посейчас жив. Вы его видели сегодня, этого черноватого, который с нами обедал. Он-то и принёс мне этот коробок. Он частенько приносит мне эти пряники. Мы с ним старые приятели.
Доктор улыбнулся.
…И вот этот “пряник“ много помог мне в работе. Когда опускались руки, когда сомнения забирались в душу: сомнения, — что могу я сделать, я, маленький я, в этих огромных просторах полей, я только загляну за стекло, где лежит этот пряник, только вспомню, что он лежит там, — приходит бодрость.
Дед Антон смотрит на меня, — теперь он лежит там, в Больших Вётлах, укрытый полями, — и уже не тем взглядом, каким смотрел, когда говорил: “вот, баринок… погибаем…“ Как-никак, а мы разделили с этими полями их тоску и боль…
И так, вы видите, что в моей работе большую роль сыграл этот “пряник“. Когда говорили здесь много хороших слов, он молчал в шкафу. Но как-никак, он хоть отчасти родился на этих полях и от их имени должен был сказать своё слово. И сказал… И не ошибся…
Доктор встал и унёс пряник в кабинет. Мы слышали как он закрыл дверцу и повернул ключ.
— Но позвольте… — сказал один из нас, когда доктор вернулся, — эта история сказала больше, чем все мы… А вы в чём-то, как-будто, упрекаете себя… Вы, как стойкий, редкий человек…
Доктор не дал договорить и покачал головой.
— Позвольте… Этот вот пряник сказал только одно: мы не должны были опаздывать… Не должны были! Мы опоздали! Вот что сказал он, и только! Только это!
Это был хороший вечер. Прощаясь, мы долго и крепко жали руку нашему товарищу и были счастливы, что он наш товарищ.
Была ночь, когда мы вышли под открытое небо. Чёрная ночь. Она всё накрывала вокруг посёлка: и домишки, и поля, и леса за ними. Чёрная ночь. И шли мы по домам в этой ночи, ехали по размытым дорогам, падали в лужи и буераки, а в сердце не умирала светлая искра. Хорошо было на сердце. Светлые образы таились в нём. Смотрели в поля. Да, темно. Темно и пусто… И ничего не видно кругом. Нет, нет… светлая искра горит в душе и будет гореть… Есть ещё светлые искры… А разве пусты эти поля? Да ведь здесь жизнь!
Здесь семена лежат...