Рассказ о брате (сборник)

Барстоу Стэн

— Сделать один, не успеешь оглянуться, как подавай еще дюжину.

Я в зале сидел один — одинешенек. Правда, было еще рано.

— И прибыль не соблазняет?

— Обслуги нет, — проворчал хозяин, — а по выходным и продуктов.

Я забрел явно не туда, но кружка уже налита, и, усевшись за стол и изучая карту, задумался было над гостеприимством английских пивных. Через минуту я резко оттолкнул ее, хлебнул пива и грохнул кружкой по столу. Хозяин обернулся на стук. Может, истолковал его как раздражение, но я лишь выразил

напавшую на меня оторопь. С какой стати я сюда явился? Как случилось, что фундамент моей жизни рассыпался в считанные дни? Эти тошные мысли я прокручивал чисто механически, не давая сознанию прояснить ситуацию до конца. Мне все не верилось в ее реальность.

Хозяин, выйдя из-за стойки, собирал пустые кружки с соседнего столика. Я почувствовал, как он, прежде чем отойти, исподтишка глянул в мою сторону. Прельстился я фасадом паба. Снаружи он напоминал старинный уютный постоялый двор. Таковым и был. А какой-то архитектор злачных мест переоборудовал безнадежно устаревший интерьер в беспросветно унылый, вгоняющий в тоску, современный. Потянувшись за картой — она свалилась на скамейку, — я заметил исполосованную хлорвиниловую обивку. Кто-то выразил свое впечатление с бесцеремонностью, которой я — единожды в жизни — позавидовал.

Докончив пиво, я вышел. Чуть дальше по улице на одном из георгианских домов виднелась неоновая вывеска гостиницы.

Заперев бинокль, взятый из сумки, в багажник «мини», я вошел в гостиницу. Попросил у дежурной номер. Меня проводили в конец верхнего коридора со скрипучим полом, покрытым толстым ковром. В номере две огромные кровати, над каждой акварель с видами старого Бакстона. Ополоснув лицо и руки, я снова спустился, разыскав столовую, пообедал бифштексом и пирогом с почками, запил еду еще одной кружкой пива. И отправился к машине.

Спустя четверть часа за окошком уже мелькали распаханные поля, лучи солнца местами золотили застоявшуюся в бороздах воду. Ни единого домика, никаких строений по эту сторону дороги. Я высматривал ориентиры. За той кромкой должен быть карьер. Дальше по левую сторону лес. Да, все верно. Но сейчас, ранней весной, лес стоит обнаженный, а мы видели его всегда в пышной тенистой листве. «О Единорог в гуще кедровника. Нет волшебства, что укажет тропинку к нему. Светлое детство, вздохом прошелестевшее в зеленых лесах».

Я ехал все дальше, к деревне. На стену часовенки прилеплена фирменная дощечка сталепрокатной компании. Сюда с разрешения наших родителей — бывших прихожан англиканской церкви — водили нас Хеншоу. На главной улице из мрачных серокаменных домов я затормозил — надо было кое-что купить. Я уже толкнул дверь мелочной лавки, и только тут заметил на стекле имя владельца «Ф. Уэлс». Сердце у меня екнуло. Нужно было выйти и все обдумать, но продавец выжидающе уставился на меня. Я крутанул вращающийся стеллаж с дешевенькими книжками, выгадывая время. Неужто такое бывает?

— Чем могу

быть полезен?

Хозяину за пятьдесят, худощавое лицо, очки в мощной оправе; волосы гладкие, темные, еще не тронутые сединой, коротко острижены на затылке и висках.

— Какие у вас сигары из небольших?

Он обвел рукой полку.

— «Гамлет», «Маникин». И слабые — «Джон Плейерс». На них особый спрос.

— Их и возьму. — Я заплатил. — Что случилось с фермой Хеншоу? Она стояла там, за холмом.

— Хеншоу? — Он расплылся в улыбке, в которой читался восторг: вот встретился, дескать, полный невежда. — От жизни малость поотстали, а? Они умерли. Оба. Уже пятнадцать лет назад.

— Это я знаю. Я их ферму не найду.

— А ферму снесли. Прокатился бульдозер, и осталось гладкое место.

— Понятно. Вы при Хеншоу не держали магазин?

— Нет, что вы! Я купил дело, когда прикрыли карьер и меня выбросили на улицу. Бывали, выходит, в наших местах?

— Гостил у Хеншоу несколько раз. — Уголком глаза я засек женщину, появившуюся из-за полок. Она наклонилась, разыскивая что-то под прилавком.

— Ну, что на этот раз потеряла? — окликнул продавец.

— Перчатки Дарена. Опять куда-то засунул. Терпеть их не может.

— В деревне жила тогда одна девочка. Сони Элизабет Уэлс. Не ваша случайно родственница?

Продавец, прищурив глаза, вгляделся в меня внимательнее. И снова ехидная ухмылочка. У него вообще был вид всезнающий и язвительный. Могу поспорить, у своих постоянных покупателей он пользуется славой человека солидного. Его взгляд стрельнул поверх меня в угол. Когда я стал оборачиваться вслед, он известил:

— Вот она. На вас смотрит.

Женщина, услышав свое имя, выпрямилась и стала разглядывать меня. Я почувствовал, что уши у меня вспыхнули.

— Сони, тут тобой молодые люди интересуются.

На тощей фигурке болтался нейлоновый халат. Удивительно, так рано стала расцветать, а сейчас грудь почти плоская. Я заметил обручальное и свадебное кольцо.

— Мы с вами знакомы?

Хорошенькой и то не назовешь. Кожа тусклая, мешки под узкими глазами: не то наплакалась, не то плохо выспалась и еще не умывалась. Рот, очертания которого она унаследовала от человека за прилавком, узкий, уголки губ опущены, словно бы самой природой не предназначены для улыбок.

— Вряд ли вы меня помните, — обратился я к ней. — Но как-то летом я гостил на ферме Хеншоу. Вам было тогда лет двенадцать — тринадцать.

— Вас было двое, — вдруг сказала она. — Братья, да?

— Верно.

— Я бы вас не узнала. Может, из-за бороды.

— Давно все было. — И я вряд ли узнал бы ее, случись столкнуться где-нибудь. Я тщетно выискивал былую живость, чудо, которое делало ее совершенно неотразимой в детстве.

— А… вы еще любили драться, — припомнила она.

— Ну что вы! — опешил я на минуту.