Рассказ о непокое
Шрифт:
Могли ли мы тогда знать, что пройдет совсем немного времени и, допустив в национальном вопросе ряд ошибок, которые будут осуждены литературной общественностью, ближайшими его друзьями и соратниками и заклеймлены партией как националистический уклон, Микола Хвылевый займет антипартийные, антинародные позиции?
Нет, тогда мы не могли этого знать, и Хвылевый был для нас старшим товарищем — писателем и признанным литературным авторитетом.
А впрочем, обо всем этом подробнее — дальше, в следующих глазах.
Я прочитал, помню, два рассказа: "Пассажиры" и "Анархия продукции" — оба с сатирической
8
"Новое общество" (укр.).
Но вспоминаю я об "Урбино" и "Кварталах" вовсе не по поводу собственной персоны и моих литературных дел. А потому, что именно в связи с "Урбино" резко определились взаимоотношения между Блакитным и Хвылевым.
Уж не знаю, как это случилось, но выход "Кварталов" был для Блакитного разорвавшейся бомбой.
Возмущению Блакитного не было границ. Я еще никогда не видел его таким разъяренным: он буквально "рвал и метал".
Почему?
Обида, что — помимо него? Что обошли? Что — без него? Значит, — поколеблен его авторитет?.. Ревность? Что растет престиж Хвылевого?.. Опасения, что Хвылевый займет его место в организации литературного процесса?
По совести, было, наверное, немножко и этого: Василь был живым человеком, и ничто человеческое не было ему чуждо — и ревность, и честолюбие в том числе.
Но не только это! Ни в коем случае. Причины были значительно глубже и серьезнее.
Вспоминаю, пришел Хвылевый. Вошел в кабинет, как всегда, не постучав, не спросив разрешения. Был в своей неизменной солдатской затрепанной шинельке, в черном картузе с расколотым козырьком, как всегда, подергивал носом и потрагивал пальцами верхнюю губу, словно пощипывал усы, которых там не было.
Блакитный увидел его, побледнел и поднялся, хотя никогда не вставал, когда в комнату заходили. Альманах как раз лежал перед ним — он потряс им в воздухе и швырнул на стол перед собой.
— Почему "Урбино", а не "Гарт"? — даже с каким-то присвистом произнес он.
— А что такое? — Хвылевый дернул носом и потеребил верхнюю губу.
Они смотрели друг на друга: Блакитный — с яростью, Хвылевый — делая вид, что ничего не понимает.
— Вы против издания альманахов? — разыгрывая удивление, спросил Хвылевый. — Разве в нем помещены такие уж плохие вещи?
— Вещи неплохие, — сказал Блакитный, сдерживая ярость, — и альманахи надо издавать. Но должна быть марка "Гарта". И вообще, организация должна знать,
— Ну, Василь, боюсь, что у вас ведомственный подход!
— А я боюсь, что у вас… сепаратизм! Организационное оформление кое-каких хуторянских "идеек", которые уже давно не дают вам спать… Что ж — снова к традиционной украинской беде — атаманщине?..
Я понял тогда, что они — враги.
Да, Блакитный тяжело переживал то, что какая-то часть гартовцев — группа гартовской молодежи (Копыленко, Вражлывый, Эпик) — симпатизировала Хвылевому, что кое-кто из старших (по возрасту, а не творчески) товарищей тоже группировался вокруг него (Досвитный, Днипровский, Яловый), но была это не только ревность! Блакитный с некоторых пор разошелся с Хвылевым — во взглядах на литературу, в оценках общественных явлений и процессов, в самом видении перспективы — и литературной, и общественной. А будучи человеком несгибаемо принципиальным, считая позиции Хвылевого ошибочными, Блакитный и его влияние на других почитал вредным. И боялся, как бы на свой ошибочный путь Хвылевый не увлек и других писателей-гартовцев, вообще всю организацию, да и литературу.
Это расхождение между Блакитным и Хвылевым началось давно — придя в "Гарт" осенью двадцать третьего года, я уже застал это расхождение; оно день ото дня углублялось и обострялось, приведя позднее, в двадцать пятом году, к полному разрыву между ними. Блакитный выступал против идей Хвылевого тогда, когда они были еще в зародыше, — он увидел их первые проявления в невинных, казалось бы, литературных студиях, в создании чисто творческого объединения, во взглядах на отдельные литературные факты.
Повелось: обличая "хвылевизм", подчеркивать, как боролась против "хвылевистского национализма" организация ВУСПП, персонально Микитенко, Кулик, Щупак; повелось считать, что первым против "хвылевизма" выступил такой партийный деятель, как Хвыля, а затем Скрипник и Затонский.
Это — не совсем так. Все это — и борьба ВУСПП, и выступления Хвыли, Скрипника, Затонского — было значительно позднее, а о Микитенко и Кулике еще и не слышно было: первый тогда учился в Одесском медицинском институте, второй был за океаном консулом УССР в Канаде. Начал борьбу против Хвылевого, критикуя его взгляды — публично, в прессе и на разных собраниях, поднял жаркие, непримиримые споры — с взаимной руганью, размахиванием кулаками, хватаньем за грудки, — словом, на грани кулачного боя, — вот здесь, в кабинете редактора "Вістей", — Блакитный. Поднял, на моей памяти, в 23-м году, однако полагаю, что еще раньше. Даже самый термин "хвылевизм" — это термин Блакитного.
Вспоминаю, как прямо в глаза Блакитному Хвылевый впервые вслух и публично (именно — публично, потому что при этом присутствовали Коцюба, Таран, Колос, Лисовый и я) сказал те слова, которые потом стали "злостно-крылатыми". Это было в тот самый раз, в разговоре по поводу "Урбино" и "Кварталов":
— Политик Блакитний повесил в себе поэта Эллана!
Хвылевый сказал это и сам побледнел.
Блакитний смотрел с ужасом, потом промолвил одно лишь слово — страшное слово:
— Каин…