Рассказы 60-х годов
Шрифт:
– Джемми, - говорю я, - я узнала все насчет этого бедного джентльмена, который так болен, - оказывается, он действительно когда-то жил в нашем старом доме. И так как он, умирая, хочет видеть всех, кто принадлежит к этому дому, я послала за тобой.
– Ах, несчастный!
– говорит Джемми, сделав шаг вперед и очень осторожно касаясь руки умирающего.
– Как мне жаль его. Несчастный, несчастный человек!
Глаза, которым суждено было вскоре закрыться навеки, впились в мои, и у меня не хватило сил устоять перед ними.
– Видишь, милый мой мальчик, - этот наш ближний умирает, как умрут н лучшие и худшие из нас; но в его жизни есть одна тайна... и если ты сейчас коснешься щекой его лба и скажешь: "Да
– О бабушка!
– сказал Джемми от всего сердца.
– Я недостоин.
Однако он нагнулся и сделал то, о чем я просила. Тогда дрожащие пальцы больного ухватились, наконец, за мой рукав, и мне кажется, что, умирая, он пытался поцеловать меня.
* * *
Ну вот, душенька! Вот вам и вся история моего наследства, и если она вам понравилась, стоило бы, рассказывая ее, потрудиться в десять раз больше.
Вы, может быть, подумаете, что после всего этого французский городок Санс нам опротивел: но нет, мы этого не находили. Я ловила себя на том, что всякий раз, как я смотрела на высокую башню, стоящую на другой башне, мне вспоминались другие дни, когда одно прелестное юное создание с красивыми золотистыми волосами доверилось мне, как родной матери, и от этих воспоминаний город казался мне таким тихим и мирным, что я и выразить этого не могу. И все обитатели гостиницы, вплоть до голубей на дворе, подружились с Джемми и майором и отправлялись вместе с ними во всякого рода экспедиции в разнообразных экипажах, покрытых грязью вместо краски и запряженных норовистыми ломовыми лошадьми, с какими-то веревками вместо сбруи, и каждый новый знакомый был одет в синее, словно мясник, и каждый новый конь становился на дыбы, стремясь пожрать и растерзать другого коня, и каждый человек, имеющий бич, щелкал им - щелк-щелк-щелк-щелк-щелк, - как школьник, которому бич впервые попал в руки. Что касается майора, душенька, то он проводил большую часть времени со стаканчиком в одной руке и бутылкой легкого вина в другой, и всякий раз, как он видел кого-нибудь тоже со стаканчиком в руке, все равно кого - военного с аксельбантами, или служащих гостиницы, сидящих за ужином во дворе, или горожан, болтающих на лавочке, или поселян, уезжающих с рынка домой, - майор бросался чокаться с ними и кричал: "Эй! вив {Да здравствует (франц).}! такой-то!" или "вив то-то!" И хотя я не могла вполне одобрить поведение майора, что же делать - в мире много всяких обычаев и они разные, соответственно разным частям этого мира, и когда майор танцевал прямо на площади с одной особой, содержавшей парикмахерскую, он, по-моему, был вполне прав, танцуя как можно лучше и с такой силой вертя свою даму, какой я от него не ожидала, однако меня немного беспокоили бунтарские крики танцоров и всей остальной компании - точь-в-точь как на баррикадах, - так что я, наконец, сказала:
– Что это они кричат, Джемми?
А Джемми говорит:
– Они кричат, бабушка: "Браво, английский военный! Браво, английский военный!" - что очень польстило моему самолюбию как британки, да так все с тех пор и звали майора - "английский военный".
Но каждый вечер мы в одно и то же время усаживались втроем на балконе гостиницы, в конце двора, и смотрели на золотисто-розовый свет, озарявший огромные башни, и смотрели, как менялись тени башен, покрывавшие все, что нас окружало, включая и нас самих, и как вы думаете, что мы там делали? Вообразите, душенька, Джемми, как оказалось, привез с собою несколько рассказов из тех, что майор записал для него со слов прежних жильцов, живших в доме номер восемьдесят один, Норфолк-стрит, и вот как-то раз он приносит их и говорит:
– Бабушка! Крестный! Еще рассказы! Читать их буду я. И хотя вы писали их для меня, крестный, я знаю, вы не будете возражать,
– Нет, милый мой мальчик, - говорит майор.
– Все, что у нас есть, принадлежит ей, и мы сами тоже принадлежим ей.
– Навеки любящие и преданные Дж. Джекмен и Дж. Джекмен Лиррипер! восклицает юный сорванец, сжимая меня в объятиях.
– Отлично, крестный! Слушайте! Бабушка теперь получила наследство, поэтому я хочу, чтобы эти рассказы тоже стали частью бабушкиного наследства. Я завещаю их ей. Что скажете, крестный?
– Хип-хип, ура!
– говорит майор.
– Прекрасно!
– кричит Джемми в страшном волнении.
– Вив английский военный! Вив леди Лиррипер! Вив Джемми Джекмен. Он же Лиррипер! Вив наследство! Теперь слушайте, бабушка. И вы слушайте, крестный. Читать буду я! И знаете, что я еще сделаю? В последний вечер наших каникул, когда мы уложим вещи и будем готовы к отъезду, я закончу все одной повестью своего собственного сочинения.
– Смотрите не обманите, сэр, - говорю я.
ГЛАВА II - Миссис Лиррипер рассказывает, как закончил Джемми
Ну вот, душенька, так мы все и читали по вечерам Майоровы записи, и, наконец, наступил вечер, когда мы уже уложили вещи и готовились уехать на другой день, и уверяю вас, хотя я с радостным нетерпением ждала того дня, когда вернусь в старый милый дом на Норфолк-стрит, я к тому времени составила себе очень высокое мнение о французской нации и заметила, что французы гораздо более домовиты и хозяйственны в семейной жизни и много проще и приятнее в обращении, чем я ожидала, но, между нами говоря, меня поразило, что в одном отношении другой нации, которую я не хочу называть, было бы полезно взять с них пример, а именно - в том, с какой бодростью они из всяких пустяков извлекают для себя маленькие радости на маленькие средства и не позволяют важным персонам смущать их надменными взглядами или заговаривать их своими речами до одурения, да я и всегда думала насчет этих важных персон, что надо бы их всех и каждого в отдельности засунуть в медные котлы, закрыть крышками и никогда оттуда не выпускать.
– А теперь, молодой человек, - говорю я Джемми, когда мы в тот последний вечер вынесли на балкон свои стулья, - будьте добры вспомнить, кто должен был "закончить все".
– Хорошо, бабушка, - говорит Джемми, - эта знаменитая личность - я.
Однако, несмотря на столь шутливый ответ, вид у него был до того серьезный, что майор поднял брови на меня, а я на майора.
– Бабушка и крестный, - говорит Джемми, - вряд ли вы знаете, как много я думал о смерти мистера Эдсона.
Это меня слегка испугало.
– Ах, это было печальное зрелище, милый мой, - говорю я, - а печальные воспоминания приходят на ум чаще веселых. Но это, - говорю я после короткого молчания, желая развеселить себя, и майора, и Джемми - всех вместе, - это не значит "заканчивать". Так расскажи свою повесть, милый.
– Сейчас расскажу, - говорит Джемми.
– А когда все это было, сэр?
– спрашиваю я.
– "Когда-то, давным-давно, когда свиньи пили вино"?
– Нет, бабушка, - отвечает Джемми все так же серьезно, - когда-то, давным-давно, когда французы пили вино.
Я снова взглянула на майора, а майор взглянул на меня.
– Короче говоря, бабушка и крестный, - говорит Джемми, - это было в наши дни, и это повесть о жизни мистера Эдсона.
Как я разволновалась! Как майор переменился в лице!
– То есть вы понимаете, - говорит наш ясноглазый мальчик, - я хочу рассказать вам эту повесть на свой лад. Я не спрошу у вас, правдива ли она или нет, во-первых, потому, что, по вашим словам, бабушка, вы очень мало знаете жизнь мистера Эдсона, а во-вторых, то немногое, что вы знаете, тайна.