Рассказы геолога

Музис Анатолий

Стоянка у речки

Они ликвидировали отставание по срокам и скважин прошли полторы нормы. А все-таки грустно. И ребята притихли. Другие перед завершением работ начинают вольничать: мол, кончилось твое время, начальник! А эти притихли.

Последний лагерь поставили на сухом месте, у проточной воды. Палатку Нюкжину, палатку Кеше

со Степаном. Виталий сказал, что по прежнему будет ночевать в вездеходе. Натянули антенну. Выбрали место для бурения, но бурить не стали. Они приехали, спешить некуда. Даже на вечернюю связь Нюнжин не вышел. Все – завтра! А сегодня пусть душа отдохнет!

Ночью Нюкжин впервые спал безмятежно. И Донилин не разбудил. Курорт! Но проснулся как обычно – без четверти семь. Подсоединил блок питания, потрогал рычажки настройки. Сразу поймал знакомые голоса. Переговаривались начальники соседних партий – Егоров и Козельский. Разговор шел о доме. И Нюкжин вдруг ощутил, что скоро борт, а с ним и письмо. Да! Пожалуй самое трудное – ждать письма!

На Большой Земле никак не могут понять, что писать надо чаще. И не бранить полевиков за молчание. Отсюда, с Колымской низменности не докричишься.

В трубке радиотелефона зашуршало и голос Прохорова, без объявления позывных, сразу сделал "втык" Егорову и Козельскому за личные переговоры на рабочей волне и в неурочное время. Потом Прохоров дал, как обычно, свои позывные и спросил:

– Кто на связи?

В эфире поднялся галдеж. Со всех сторон неслись позывные полевых отрядов. Как Прохоров различал кто есть кто, оставалось загадкой. Но Прохоров различал. Вот и сейчас:

– Внимание! Внимание! Работает радиостанция РСГТ! Всем быть на связи… – Легкая пауза. – РЗПС! РЗПС! Как слышите? Прием.

"Первым зовет", – подумал Нюкжин и включил передатчик.

– РСГТ! РСГТ! Здесь РЗПС! Слышу нормально. Прием!

Голос Прохорова: – Доброе утро, Иван Васильевич! Как у Вас погода?

Дежурный вопрос. Погоду спрашивали у всех, независимо, направлялся к ним борт или нет. Но Нюкжин решил, что борт будет к нему.

– Погода отличная, – ответил он. – Видимость миллион на миллион. Прием!

Голос Прохорова: – Примите радиограмму…

Прохоров диктовал быстро, четко, повторяя некоторые слова по два раза. Нюкжин торопливо записывал. Сер-Сер предлагал ему перегнать вездеход в Средне-Колымск своими силами.

– …Как поняли? Прием! – завершил передачу Прохоров.

– РД принял, – дал "квитанцию" Нюкжин. – Но что значит "своими силами"? Прием.

Голос Прохорова: – Не знаю, Иван Васильевич! Передаю как в РД. Что у Вас ко мне? Прием!

Прохоров считался самым осведомленным человеком в экспедиции. Его "не знаю" говорило лишь, что он не хочет вмешиваться в дела Фокина.

– Передайте начальнику: "Радиограмму не понял зпт Прошу вечером переговоры". Прием!

Уже то, что Нюкжин сказал "начальнику", а не "Сергею Сергеевичу" ясно обозначало его неудовольствие.

Бесстрастный голос Прохорова: – Передам. Конец связи… – и стал вызывать другую партию.

– Конец связи! – как положено ответил Нюкжин, хотя Прохоров уже не слушал.

Обычно связь с экспедицией воспринималась

как своего рода маленькое таинство. Слыша знакомый голос, люди не чувствовали себя забытыми и одинокими. Их звали, о них помнили. Но сейчас у Нюкжина осталось ощущение, что Сер-Сер его бросил.

В нарушение уставных правил он слушал еще минут пятнадцать. Коллеги жили обычными заботами. Егорова только что "выбросили" и он обустраивал лагерь. Козельский начал работу половинным составом. Многие еще не прилетели. И вообще, аэродром в Зырянке только что открылся. В поле работали пока первые отряды. Обычная картина для начала июня. И радиограмма, направленная ему Сер-Сером, не представлялась чрезвычайной или необычной, но огорчала непоследовательностью. Ведь они четко договорились, что по завершении бурения Нюкжина перебросят на Седёдему. А теперь опять экспромт!

Он выключил рацию – ну их всех!..

– Иван Васильевич! Завтракать! – донесся голос Кеши.

А Нюкжин еще не умывался. Мысленно он спрашивал Сер-Сера: а что будет делать его отряд? Неделю слоняться по Зырянке? А что такое неделя при их коротком летнем сезоне? Успех работы иногда определяет день, а то и час. В прошлом году вертолетчикам не хватило долететь до него всего один час светлого времени. И после этого он ждал вертолет четыре дня! Сентябрь подбирался к середине. В ночном небе полыхало Северное Сияние. Здорово! Но ведь пятнадцать с минусом. А они в парусиновой палатке. С печкой, разумеется. Без печки осенью вообще не проживешь. Но четыре дня неизвестности!.. Вот, что стоит на Севере один час. А тут неделя!

Он вылез из палатки, вышел на берег Дьяски. Холодной водой ополоснул лицо. Пока чистил зубы пришла мысль:

"А ведь Сер-Сер и не собирался никого посылать!"

Степан, Виталий и Кеша сидели около костра, но завтракать не начинали. Ждали.

– Что новенького? – спросил Донилин.

Обычный вопрос. Нюкжин всегда охотно делился информацией. Но говорить о радиограмме не хотелось.

– Вечером переговоры с начальником, – уклончиво ответил он. – А вообще-то народ зашевелился. Некоторые уже в поле.

– Я наливаю? – Предложил Донилин.

– Что у тебя там?

– Уха! – небрежно, словно о пустяке, сказал Донилин. – На зорьке наловил.

Стояли белые ночи. Солнце едва коснувшись горизонта вновь стремительно шло к зениту. О зорьке можно было говорить только относительно. И тем не менее…

– Ну, как? Со дна пожиже?

– Давай! Но немного, чтобы не через край! – в тон ему ответил Нюкжин.

Горячая перченная уха из свежих щурят имела отменный вкус, хотя щука на Колыме считалась сорной рыбой.

–Ну, как? – спросил Донилин, видимо не чуждый радостям похвалы.

Горячая уха заполняла рот ароматом лаврового листа и Нюкжин только поднял кверху большой палец.

– На второе жареха из чебаков. Сегодня рыбный день.

Вкуснота необыкновенная. В городе такого не знают.

После завтрака Донилин снял казан и пошел зачерпнуть воды.

Виталий отошел к вездеходу. У костра остался лишь Кочемасов. Нюкжин молчал, стараясь не встречаться с ним взглядом. А тот вроде и не смотрел на него, вроде в огонь смотрел. Но тихо спросил: