Рассказы и новеллы
Шрифт:
– Что ты делаешь? – спросил швед.
– Я пытаясь рассказать тебе о себе все-все, что знаю и все-все, что помню, но, видишь ли, если я буду тебе об этом рассказывать, то придется лежать так три дня и не вставать. Ведь люди рассказывают друг другу о себе, каким-то другим образом, ведь, правда?
– Шведки всегда так делают…
– Шведки?
– Нет, а почему ты спросила?
– Мне показалось, что ты сказал «шведки»…
– Тебе показалось…
Василиса и сама не знала, почему тогда ему поверила, когда он стал эти свои истории рассказывать, про время, про давление, про то что «ни одной
«Ты люби меня долго-долго, хорошо? Просто, вот, ничего не делай. Не говори, не молчи, не гуляй, не разговаривай. Просто будь, вот с этой морщинкой на щеке, будь с этим, вот, улыбчивым ртом, когда засыпаешь. И чтобы запах тот же, прислониться и почувствовать, и чтобы…» – она снова пыталась ему рассказать что-то о себе и не могла…
Облака пурпурного цвета
Было очень трудно пройти сквозь этот лес. Птицы, казалось, взмахивая большими крыльями, ударялись по ошибке о кроны деревьев, но не разбивались. Листья и ветки падали вниз, переплетаясь и застревая где-то совсем рядом.
Было душно, жарко и темно. Она долго-долго не могла привыкнуть, что дул такой сильный холодный ветер и было промозгло. Холод пронизывал до костей, все внутри дрожало и вздымалось, как будто бы тело существовало отдельно, было подчинено каким-то свои неведанным законам.
«Все равно увижу тебя, все равно», – повторяла она уже почти в забытьи, пытаясь сосредоточиться и собрать последние силы.
Вокруг вдруг стали мерещиться эпизоды ее прошлой жизни, в них вплетались странные отголоски событий мировой истории. Концентрационные лагеря, фильмы ужасов, странные животные из пьес Шекспира, которые прыгали в темноте с одной ветки дерева на другую. «А этот откуда?» – снова думала она, уже не совсем отдавая себе отчет, сколько времени она проводила в этом странном зловещем лесу.
«Где ты? Когда ты опять появишься?» – пыталась она произнести в слух и не могла.
Потом на нее напал какой-то слизкий полу-оборотень. Она почувствовала его присутствие, когда перестало хватать дыхание и по всему телу прошел холодный озноб.
«Я должна дойти до тебя», – снова промелькнуло в сознании, и она ухватилась за эту мысль, как будто бы она была единственно спасительная.
Снова вспомнила, как будто бы во вспышке, яркой вспышке памяти, как было лето, дуло теплым соленым воздухом с моря, и она, скинув рубашку и свитер, бежала к нему на встречу вдоль берега. Было жарко и необыкновенно хорошо. Как давно это было? Очень давно… Очень давно…
Снова эти птицы, потом небольшие кабанчики, совсем маленькие, неопасные, она снова и снова тыкались своими пяточками в ее ноги, оставляя тоже гадостное ощущение по всем теле присутствия чего-то незнакомого, сильного, убивающего, мучающего.
Потом она сидела в поезде и бездумно смотрела в окно на проходящие дома, уютные, милые, такие далекие, которые, как ей казалось, совершенно не имели отношения к ее жизни.
Потом ей чудилось, как
Она снова шла, ноги одеревенели и отяжели. Снова шла, вспоминая тот день на пирсе, когда, наконец, приехала к нему, и жизнь снова приобрела смысл и наполненность.
Он тогда улыбался спокойнее и счастливее обычного. Улыбался, как будто показывая, что счастье, наполненность, радость – возможны. Еще возможны. Она так верила в эту возможность, постоянное понимания, гармонии, внутреннего счастья при встрече с ним, которое, как ей казалось, способно было существовать вне времени и пространства.
«Агу-га-га», – снова кричали птицы, как будто бы заглушая всю фальшь, ложь, агрессию, которые ее теперь окружали, все то фальшивое и ненужное, что сулила ей окружающая атмосфера каждодневной жизни. Ложь и нелюбовь.
«Дойду. Обязательно дойду», – говорила она сама себе, как будто бы снова и снова пыталась убедить себя, что есть смысл этому склизкому существованию вдоль ночного, кишащего насекомыми, леса.
Свет появился уже когда заплетались ноги. Он был тусклый, но появился ясно и четко сквозь кроны деревьев.
«Я дойду», – снова и снова повторяла она себе, не в силах отряхнуть те давящие эпизоды, которые один за одним проносились в ее голове.
«Я обязательно должна их полюбить», – снова и снова думала она о каждом встреченном ею человеке, и чем страннее звучали эти слова, гулко отдающие эхом и пульсом в ее голове, тем больше она была уверена, что именно это она и должна сделать. Принять и полюбить.
Полюбить вон того зверя, из пасти которого шла аморфная жижа, при взгляде на него все внутри сжалось, и она почувствовала, как по ее лбу что-то потекло. Кровь. Чем больше крови текло по ее лбу, тем меньше слюны или жижи шло из пасти этого странного зверя, слегка похожего на тигра.
Полить вон ту лисичку – тень, рыжая тень метнулась, лишь на мгновение показавшись среди деревьев в дали. По лбу снова покатились капля за каплей, и она почувствовала соленый вкус во рту, уже не проверяя цвет пота.
Сердце снова стало пульсировать и на мгновение сжалось и остановилось. Она почувствовала, как воздуха снова не хватало, и как одна за одной, все картины прошедших событий, быстро сменяя друг друга, проносились перед глазами.
Он снова шел к ней по пирсу, загорелый, помолодевший, уже без одежды, только в накрахмаленной белой рубашке и серых шортах. Белокурые волосы развевались по ветру, и она снова чувствовала запах песка и соли.
«Должна дойти и вернуться», – мысль как будто не своя, а совершенно чужая, вновь и вновь пульсировала и била в виски.
Она чувствовала себя совсем усталой, а потом вдруг совершенно невесомой и легкой, как в детстве, без единственного намека на тяжесть, удрученность и боль.
В какой-то момент все внутри похолодело, как будто бы жизненные силы взяли и оставили насовсем. Затем пульс вернулся. Раз-два, раз-два, убыстряясь возвращал странные капли, что текли со лба на щеки. Она в ужасе провела рукой по щеке, с удивлением обнаружив, что это была вовсе не кровь, а просто вода или слезы.