Рассказы и очерки
Шрифт:
– Введите его, - мрачно сказал Мейзлик, тщетно стараясь выудить что-нибудь в куцем протоколе.
– Фамилия и местожительство?
– машинально обратился он к вошедшему, не поднимая взгляда.
– Кралик Ян - студент механического факультета, - отчетливо произнес свидетель.
– Вы были очевидцем того, как сегодня в четыре часа утра неизвестная машина сбила Божену Махачкову?
– Да. И я должен заявить, что виноват шофер. Судите сами, улица была совершенно пуста, и если бы он сбавил ход на перекрестке...
–
– прервал его Мейзлик.
– В десяти шагах. Я провожал своего приятеля из... из пивной, и когда мы проходили по Житной улице...
– А кто такой ваш приятель?
– снова прервал Мейзлик.
– Он тут у меня не значится.
– Поэт Ярослав Нерад, - не без гордости ответил свидетель.
– Но от него вы ничего не добьетесь.
– Это почему же?
– нахмурился Мейзлик, не желая выпустить из рук даже соломинку.
– Потому, что он... у него... такая поэтическая натура. Когда произошел несчастный случай, он расплакался, как ребенок, и побежал домой... Итак, мы шли по Житной улице; вдруг откуда-то сзади выскочила машина, мчавшаяся на предельной скорости...
– Номер машины?
– Извините, не заметил. Я обратил внимание лишь на бешеную скорость и говорю себе - вот...
– Какого типа была машина?
– прервал его Мейзлик.
– Четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, - деловито ответил студент механик.
– Но в марках я, понятно, не разбираюсь.
– А какого цвета кузов? Кто сидел в машине? Открытая или лимузин?
– Не знаю, - смущенно ответил свидетель.
– Цвет, кажется, черный. Но, в общем, я не заметил, потому что, когда произошло несчастье, я как раз обернулся к приятелю: "Смотри, говорю, каковы мерзавцы: сбили человека и даже не остановились".
– Гм...
– недовольно буркнул Мейзлик.
– Это, конечно, естественная реакция, но я бы предпочел, чтобы вы заметили номер машины. Просто удивительно, до чего не наблюдательны люди. Вам ясно, что виноват шофер, вы правильно заключаете, что эти люди мерзавцы, а на номер машины вы - ноль внимания. Рассуждать умеет каждый, а вот по-деловому наблюдать окружающее... Благодарю вас, господин Кралик, я вас больше не задерживаю.
Через час полицейский номер 141 позвонил у дверей поэта Ярослава Нерада.
– Дома, - ответила хозяйка квартиры.
– Спит.
Разбуженный поэт испуганно вытаращил заспанные глаза на полицейского. "Что же я такое натворил?" - мелькнуло у него в голове.
Полицейскому, наконец, удалось объяснить Нераду, зачем его вызывают в полицию.
– Обязательно надо идти?
– недоверчиво осведомился поэт.
– Ведь я все равно уже ничего не помню. Ночью я был немного...
– Под мухой, - понимающе сказал полицейский.
– Я знаю многих поэтов. Прошу вас одеться. Я подожду.
По дороге они разговаривали о кабаках, о жизни вообще, о небесных знамениях и о многих других
– Вы поэт Ярослав Нерад?
– спросил Мейзлик.- Вы были очевидцем того, как неизвестный автомобиль сбил Божену Махачкову?
– Да, - вздохнул поэт.
– Можете вы сказать, какая это была машина? Открытая, закрытая, цвет, количество пассажиров, номер?
Поэт усиленно размышлял.
– Не знаю, - сказал он.
– Я на это не обратил внимания.
– Припомните какую-нибудь мелочь, подробность, - настаивал Мейзлик.
– Да что вы!
– искренне удивился Нерад.
– Я никогда не замечаю подробностей.
– Что же вы вообще заметили, скажите, пожалуйста?
– иронически осведомился Мейзлик.
– Так, общее настроение, - неопределенно ответил поэт. Эту, знаете ли, безлюдную улицу... длинную... предрассветную... И женская фигура на земле... Постойте!
– вдруг вскочил поэт.
– Ведь я написал об этом стихи, когда пришел домой.
Он начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета, конверты, измятые клочки бумаги.
– Это не то, и это не то... Ага, вот оно, кажется.
– И он погрузился в чтение строчек, написанных на вывернутом наизнанку конверте.
– Покажите мне, - вкрадчиво предложил Мейзлик.
– Право, это не из лучших моих стихов, - скромничал поэт.
– Но, если хотите, я прочту.
Закатив глаза, он начал декламировать нараспев:
Дома в строю темнели сквозь ажур,
Рассвет уже играл на мандолине.
Краснела дева.
В дальний Сингапур
Вы уносились в гоночной машине.
Повержен в пыль надломленный тюльпан.
Умолкла страсть. Безволие... Забвенье.
О шея лебедя!
О грудь!
О барабан и эти палочки
Трагедии знаменье!
– Вот и все, - сказал поэт.
– Извините, что же все это значит?
– спросил Мейзлик.
– О чем тут, собственно, речь?
– Как о чем? О происшествии с машиной, - удивился поэт. Разве вам непонятно?
– Не совсем, - критически изрек Мейзлик.
– Как-то из всего этого я не могу установить, что "июля пятнадцатого дня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена в городскую больницу и находится в тяжелом состоянии". Обо всех этих фактах в ваших стихах, насколько я мог заметить, нет ни слова. Да-с.
– Все это внешние факты, сырая действительность, - сказал поэт, теребя себя за нос.
– А поэзия - это внутренняя реальность. Поэзия - это свободные сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете? Это те зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И тогда он поймет, - укоризненно закончил Нерад.