Рассказы и очерки
Шрифт:
Словно любовная игра двух самолетов во время токованья. Который же из вас самочка, аэропланы?
И вдруг совсем близко загудел третий самолет, захваченный гигантским световым столбом маяка; на мгновенье сверкнул по черному небу страшным металлическим, фосфорным блеском, вспыхнул глянцем гигантской стрекозы - и опять утонул во тьме: слышно только его жесткое грохотанье. Это было внезапно1 и поразительно, как чудо; да и в самом деле было чудом: в этом коротком, ослепительном проблеске раскрылась волнующая красота нового века и вместе с тем приоткрылось
Маячок Кбельского аэродрома, спасибо тебе за это!
Есть у нас теперь настоящий порт - и с маяком, указывающим во тьме наш берег. Пространство вокруг нас расширилось от движения твоих световых столбов.
У нас нет моря, но ты, Кбельский маячок, - вестник обступающих нас гремучих далей.
1931
ПОЛИЦЕЙСКИЙ ОБХОД
В полночь полицейский обход приблизился к самому краю Коширже. Холодная мартовская ночь; небо покрыто тучами. Человек восемь полицейских и несколько штатских подходят к кирпичному заводу. Вот уж месяц, как печи его погасли, в нем пусто и страшно зияют сводчатые переходы. Однако и тут человеческое ложе: это колода, покрытая куском воняющего дегтем толя, - вот каково это ложе! В углу - маленькая поленница дров: стоит протянуть руку - ив кромешной тьме приветливо заиграет красный огонек. Но теперь тут все мертво: человеческие беды знают свои сезоны.
Проверка проходит мимо. Подходит к Шавлинову дому.
– Закуривайте, - советует комиссар.
– Иначе задохнетесь.
Полицейский стучит в окно:
– Откройте.
Отпирает кашляющий сторож. Появление ночных визитеров нисколько его не удивляет.
– У вас есть кто?
– Виноват, не знаю.
Перед нами длинный коридор; тесный ряд дверей, будто в тюремные камеры.
Комиссар стучит в первую.
– Откройте. Полиция!
Слышится топот босых ног; дверь отворилась, выпустив теплую волну запахов. Пахнуло тряпьем, клопами, едой и какой-то гнилью - запахом нищеты.
– Войдем внутрь, - говорит комиссар.
– Имеет смысл...
Женщина в рубашке, которая отворяла дверь, не спеша надевает нижнюю юбку.
– Кто у вас тут?
– Мои дети, сударь,
– Где ваш муж?
– Я вдова.
– А в постели кто?
– Моя сестра, сударь.
– А с ней кто лежит?
– Муж ее.
– Дайте воинский документ.
Можно пока осмотреться. Идти некуда: не успеешь шагнуть, как споткнешься о кучу тряпья. Вообще кажется, что тряпье здесь - главный предмет обстановки: тряпки висят на печи и на веревках, лежат в углу и прямо перед вами... Впрочем, нет: это груда детей; из ужасной кучи грязных тряпок на вас спокойно глядят шесть пар детских глаз. Наконец женщина нашла желтый листок. Комиссар светит на него.
– Все в порядке.
Да, да... все в порядке! Значит, ступайте к другим...
Мужчина приподнялся на постели.
– Что вам нужно? Почему не даете людям спать? Чего приперлись?
Комиссар не обращает внимания.
– У вас никого нет?
– Это
Их тут штук восемь - лежат прямо на полу, под одним одеялом. Видны только головы, и нелегко представить себе клубок тел под ним. И потом - у этой женщины чахотка, на нее страшно смотреть!
– Оставьте нас в покое! Кто вас звал?
– злится муж.
– Да перестань, замолчи, - накидывается на него в безумной тревоге жена.
– Не слушайте его, господа: это он просто так.
Комиссар слегка ворчит; впрочем, тут почти нет подозрений.
– Это хорошие жильцы, - кашляет сторож.
И еще одни хорошие жильцы - тут же рядом. Двое стариков, куча детей на полу, лохмотья и тьма тараканов. На постели из-под перинки видны молодые, красивые женские руки, прикрытые рассыпавшимися косами.
– Кто там лежит?
– Это наша дочь.
– А с ней кто?
– Да парень ее, сударь.
– Прописан здесь?
– Да, да, сударь, уже два года.
Молодая пара в постели и не думает просыпаться: спят себе, обнявшись.
– Ребенок чей?
– Ихний.
– Что с ним?
– Не знаю. Прихворнул что-то...
В общем, все в порядке.
Следующий номер.
– Так что - тоже хорошие жильцы, - объявляет сторож.
Открывает молодой человек, очень красивый.
Комиссар просунул голову в дверь. Женщина в постели, больше ничего особенного. Молодой человек провожает удаляющийся полицейский наряд ироническим взглядом. Под таким взглядом поневоле ссутулишься.
Дальше, дальше!
Плохие жильцы. Открывает женщина. Только увидала полицейских - в слезы. Показывает длинный нож: этим, мол, ножом муж только что хотел ее зарезать; потом забрал все деньги и в трактир.
– Кто у вас тут?
– Это мои дети, сударь.
– Сколько их?
– Семеро, сударь.
И опять - вонь, тараканы, жалкие, грязные лохмотья и среди них - детские головки. Господи, сколько этих детей повсюду!
– Теперь вы кое-что увидите, - говорит комиссар и стучит в новую дверь.
Отворяет женщина, но внутрь войти нельзя.
– Сколько вас тут?
– Тринадцать, сударь. Мы двое да одиннадцать человек детей.
Представьте себе комнату в три метра шириной и пять длиной. Мерцающий свет маленькой лампы падает на кучи жалких отрепьев, которые оказываются людьми.
– Берегитесь вшей, - шепчет комиссар.
Обстановка: стул, постель и электрическая плита; стола нет. Комок подкатывает к горлу, как на похоронах. Скорей дальше!
В Шавлиновом доме еще десять семей.
Глядишь на него снаружи - черный, страшный; букет зловония; рассадник туберкулеза; склад ветоши.
И в одном этом доме - больше пятидесяти человек детей!
– Найдется ли во всей Праге трущоба хуже этой?
– В Жижкове, пожалуй, - неуверенно отвечает комиссар. На окраине Жижкова еще хуже. Пойдем в номер двести пятьдесят один.