Рассказы и повести (сборник)
Шрифт:
— А как мы поймаем голубя за хвост? — спросила старуха. Девочка вытянула пальцы, потом собрала их в кулачок и снова вытянула.
— А как Наташенька делает «дай-дай»?
Наташенька вытянула пальцы, потом собрала их в кулачок и снова вытянула.
Старуха снисходительно на меня посмотрела, ища на моем лице следы восторга и зависти.
— А как Наташенька делает «папа, иди сюда»?
Наташенька, не балуя разнообразием программы, снова повторила тот же самый жест.
— Видал, что деется? — похвасталась старуха и, чтобы сделать мне приятное,
Я посмотрел на часы, было начало девятого. Старуха тоже посмотрела на часы и, вручив мне девочку, вышла из комнаты. Я думал, что она пошла за Геланой, но старуха возвратилась одна, держа в руках блюдечко с творогом.
— А сейчас нам дядя споет песенку про уточку… — пообещала она. Такой песни я не знал и запел побочную партию из симфонии Калинникова.
— Чу, завыл, как баптист, — обиделась старуха. — Спой, что быстрое…
— Но я не хочу петь! — запротестовал я.
В это время в комнату заглянула подруга и, сориентировавшись в обстановке, сказала:
— Они кормят, подожди еще немного…
Дверь закрылась, и голоса стали глуше. Я слышал, как подруга сказала: «Только, пожалуйста, не делай глупостей», а Гелана ответила: «Мало ли я делала глупостей, путь будет еще одна…»
Через час, оглохший и отупевший, я вышел на улицу. У меня было такое состояние, будто я проработал целый рабочий день — причем не сегодняшний, а тот далекий, когда еще работал добросовестно.
— Дайте мне две копейки, — потребовала Гелана.
Двух копеек у меня не было, и я зашел в продовольственный магазин. Кассирша менять деньги отказалась, резонно заметив, что мелочь ей нужна больше, чем мне.
Чтобы получить как-то две копейки и не испытывать при этом унижения, я купил румынский коньяк.
Гелана ушла звонить, а я остался ждать, когда она выйдет из будки.
Мне больше не хотелось к Дориану, а хотелось домой.
Хотелось поесть, а потом развалиться в кресле и, вытянув ноги, почитать «Известия».
Гелана вдруг выглянула из телефонной будки и, не сказав ни слова, потащила меня внутрь.
— Позовите Сашу мужским голосом, — приказала она и сунула телефонную трубку к моему уху. Глаза у нее были какие-то стремительные, будто она разбегалась для прыжка в воду.
— Позовите Сашу, — послушно повторил я максимально мужским голосом.
— А кто спрашивает? — поинтересовался женский голос.
— Кто спрашивает? — Я зажал мембрану ладошкой.
— Алексей, скажите, Алексей…
— Алексей, — повторил я.
— Сейчас… — подумав, сказал женский голос.
— Сейчас, — передал я Гелане и протянул ей трубку.
Она посмотрела на меня с ужасом и осторожно взяла трубку, почему-то двумя руками.
Я вышел на улицу. Шел снег, редкий и крупный. Мне показалось, что уже я стоял однажды на этом месте, видел такие вот деревья и фонари.
Гелана вышла из будки, остановилась возле меня, натянула зубами варежку.
— Ну, куда теперь? —
— Поедем к вам.
— Ко мне? — Я очень удивился, и это, наверное, выглядело невежливо.
— Ну да… — не обидевшись, объяснила Гелана. — Куда вы меня весь вечер тянете, вот туда и поедем.
Она посмотрела на меня стремительными своими глазами. А я, глядя в эти глаза, подумал, что из нее получился бы превосходный дрессировщик диких зверей. О всяком случае, меня она могла заставить делать все, что угодно.
Я никак не мог открыть квартиру. Я вставлял ключ бородкой вверх, а надо было как раз наоборот, бородкой вниз.
Наконец я все же открыл дверь. Гелана прошла первая и тут же начала торопливо раздеваться. Зачем-то сняла свои сапоги и в одних чулках прошла в комнату. Я подумал, что, может, родители у нее сибиряки или японцы. Обычно в Сибири и в Японии у порога снимают обувь.
— Ну? — сказала она и поглядела на меня глазами, ясными от отвращения.
Я не понимал, что значило это «ну». Я вообще ничего не понимал, меня просто парализовало ее отвращение. Я стеснялся повернуться спиной — понимал, что у меня плоский затылок. В детстве мама не перекладывала меня с боку на бок, я лежал все время на спине, и затылок от этого остался плоским.
Я боялся повернуться в профиль, потому что у меня ничтожный нос. Боялся стать фас, хотя ничего явно компрометирующего в моем фасе нет.
Боялся стоять на месте, чтобы не выглядеть балбесом. Боялся двигаться, потому что у меня отвратительная походка: ноги где-то впереди туловища, и когда я иду — впечатление, что сейчас упаду на спину.
Проклиная все на свете, я подошел к столу, сел и выпил несколько глотков прямо из бутылки. Стал ждать, когда начнет пошумливать в голове, надеясь, что, может, это освободит меня от ущербности.
— Ну? — повторила Гелана.
Она подошла ко мне и остановилась очень близко. Боковым зрением я видел ее юбку в складочку и вязаный свитер с короткими рукавами. Подумал почему-то, что она сама сшила это и связала на спицах.
Она шагнула еще ближе, и не успел я опомниться, обняла меня за шею.
Я обжегся об ее руки, испуганно скинул их. Вскочил со стула, обо что-то споткнувшись.
— Ты что? — закричал я. Мне плевать вдруг стало на свой затылок и на свой профиль. — Как ты себя ведешь? Черт знает что…
Гелана вся сжалась, виновато отошла к дивану, постояла возле него. Осторожно, будто выверяя каждое движение, села. Потом легла лицом вниз и застыла.
Я не знал, что мне делать: сказать что-нибудь или лучше помолчать. Подойти к ней или лучше держаться подальше…
Мне хотелось сказать ей «Лека», как назвала ее Наташина бабушка. И я почему-то помнил, что она самостоятельная и учится на «пять».
— Брось, — сказал я. — Не переживай. Дурак он, Саша твой. Что он понимает?
Я был совершенно убежден сейчас, что Саша этот круглый дурак и ничего, абсолютно ничего не понимает. Иначе бы он не заставил ее плакать здесь.